Свет моих пустых ночей - стр. 19

Как чувствовал, что девчонку надо на материк отправлять. В больничку. Нечего ей делать в моём доме. Ни к чему мне дразнить разум да раззадоривать волю. Негоже столь юным и свежим особам в доме холостых мужланов прелестями сверкать.

От малейшего воспоминания хочется скрипнуть зубами так, чтобы в крошку рассыпались. Только бы стереть эту картинку, что в голову втемяшилась и преследует.

Проверяю метеостанцию и бреду длинной дорогой обратно к дому, постепенно успокаиваясь. Хоть плоть моя, колом вздыбленная, теперь не скоро покой отыщет, разум уже может мыслить относительно здраво.

Избавляться надо от гостьи. Причём в самые кратчайшие сроки. Иначе быть беде.

В спускающихся сумерках вижу сгорбленную фигуру старика Никаноровича, семенящего в сторону маяка, и догоняю. Со своей гостьей я совсем не справлялся о здоровье старика. Не захворал ли?

– Эй, дед Иван! – окликаю старого.

Он останавливается, поджидая меня.

– Здравствуй, Егорушка.

Мы обмениваемся рукопожатиями.

– Как ты, дед?

– Как видишь, пока посыпаю землю песком, – он криво усмехается и проницательно заглядывает мне в глаза: – А ты как, Егорушка?

Раздумываю, как бы ёмко и кратко ответить на сей простой вопрос.

– Слыхал, у тебя гостья появилась, брешут?

– Ну, а коли слыхал, чего глупости спрашиваешь? – раздражаюсь я.

– Да вот как-то не верится мне, Егор, что ты кого-то на побывку пустил в свой дом, вот и думаю, что брешут. А раз свиделись, чай не спросить?

– И то верно, – вздыхаю в ответ. – Появилась, Никанорович. Но это ненадолго.

– Отчего же?

– В больницу свезу на днях. Нечего ей в моём доме околачиваться. И потом, у неё же наверняка есть родня. Ищут, поди.

– А если нет?

– Ну не с Луны же она свалилась, дед! – усмехаюсь, закатывая глаза.

– А откуда взялась? – любопытничает смотритель маяка.

– А тебе, Никанорыч, всё скажи.

– Тебе, Егорушка, второй шанс был ниспослан свыше, а ты отталкиваешь.

– Эх, дед, и ты туда же? – с долей обиды спрашиваю у старика, и тот усмехается:

– Дело-то молодое…

И тело молодое. Не для такого, как я. Хоть мошонка и сжимается от её близости, да только не место такому, как я, ни в её постели, ни в её жизни.

– Не гони, дед. Девчонка совсем. Лизки моей ровесница.

Дед удивлённо вскидывает брови, и я осекаюсь.

Ну точно сам не свой! Эк меня прибило, что совершенно не соображаю, чего несу.

Мы идём в сторону маяка и больше не обсуждаем этот бред.

Да только я уже не могу отыскать в себе былого спокойствия. И не смогу, пока не отправлю девчонку как можно дальше от себя.

Вглядываюсь в тёмный горизонт, пока старик проверяет исправность приборов. Здесь, на маяке, всё иначе. Словно ты прикасаешься к чему-то большему, постигаешь тайный смысл бытия, отодвигаешь границы разума. Так всегда было. Теперь же я силюсь понять, как справиться с ниспосланным испытанием моих убеждений.

– Скажи, дед Иван, ты действительно веришь в судьбу и знаки?

– А это с какой стороны посмотреть, Егорушка, – кряхтит Никанорович за спиной. – Однажды мы с твоим отцом вышли в море на лодке, порыбачить, значит. Часа три прошло, я ему и говорю: «Гена, глянь-ка, мне кажется или на небе два солнца?». Отец отмахнулся: «Паргелий», но буквально через пару мгновений повернул голову в сторону солнца и сказал: «Домой надо, Иван. Танька моя рожает.».

Старик переключает тумблеры, зажигая фонарь – так мы с детства кличем маяк, – и продолжает: