Сверх отпущенного срока - стр. 6
– Давай-ка, милочка, выпьем за наше с тобой здоровье.
Вероника кивнула, схватила чашку двумя руками и стала делать мелкие глотки, словно пила не коньяк, а горячий чай. Ректор осушил свою чашку залпом и вновь заговорил:
– Сегодня ко мне приходил некто Дальский, который признался во всем и покаялся. Я, конечно, Дальского накажу, уволю…
– Нет, – выдавила Вероника, у которой горло сдавила горечь, а грудь жег огонь, – не выгоняйте его, Леша добрый и очень талантливый.
– Думаешь? – усмехнулся народный артист. – Я, естественно, попросил его показать, что он тебе наговорил. Действительно, смешно. И похоже.
– Да, – кивнула Соснина.
Ректор налил еще коньяка, на сей раз себе больше половины чашки, а Веронике совсем чуть-чуть.
– Ну, милая, давай теперь за наше служение Мельпомене… Кстати, знаешь, почему ее изображают с палицей в руке?
– Нет, – испугалась своей необразованности Вероника.
– Потому что она лупит ею самых преданных своих слуг. Ладно, Дальского я оставлю на курсе, а вот сам уйду. Администратором быть – это не по мне. Короче, тут один столичный театр остался без руководителя, попытаюсь проникнуть туда главным режиссером. Я ведь там прослужил почти два десятка лет. Так что будем считать, что отношения подчиненности между нами теперь отсутствуют. Я хочу извиниться перед тобой за свою вчерашнюю грубость. Поднимайся, собирайся: мы посетим ресторан ВТО.
– Не могу, – прошептала Вероника, – я очень плохо выгляжу.
– Тогда поедем в «Арагви».
– А ваша жена?
– Надеюсь, там ее не будет. К тому же мы договорились развестись. У меня это будет четвертый развод, у нее – второй. К тому же ей есть куда идти: ее молодому другу двадцать семь, она старше его ровно на десять лет, и он балетный.
Леша Дальский в тот вечер не поехал домой, остался в общаге, чтобы проникнуть в комнату Вероники и умолить ее простить его. А пока сидел в комнате бурята Цыдынжапова и пил пиво с хозяином. За стеной кто-то гонял на магнитофоне взад и вперед одну и ту же кассету «Бонни М», Лешке приходилось кричать, чтобы Цыдынжапов его слышал. А хотелось говорить постоянно, чтобы хоть кто-то понял, насколько он раскаивается.
Было уже за полночь, когда к ним в комнату ввалилась не совсем трезвая Соснина. Вероника глупо улыбалась, и на ее покрасневшем лице светились двумя неправильными кругами вокруг глаз зеленые тени с серебряными блестками.
– Всем сидеть! – приказала второкурсница и помахала своему отражению в большом настенном зеркале.
После чего икнула и извинилась:
– Простите меня, мальчики. Я была в этом… как его… в «Арагви». А потом еще где-то. Ты, Леша, не бери в голову, ты ни в чем не виноват. А то сидишь тут и на всю общагу орешь, какой ты негодяй. А я, между прочим, очень даже счастливая… ик… – Вероника обернулась к Цыдынжапову. – Вот ты, Володя, когда родился, уже знал, кем быть. Или твои родители знали, потому что у тебя дедушка народный артист.
– Прадедушка, – уточнил Цыдынжапов.
– Какая разница! – махнула рукой Соснина, чуть не упав при этом. – У Алешки папа заслуженный артист, и он сам с детства в кино снимался. Все вы такие… А у меня мама поваром в заводской столовой работает, а отца вовсе нет. Я учусь, сестра еще маленькая, маме одной крутиться приходится…
– Поваром – это хорошо, – заметил Володя Цыдынжапов, – с голода не умрете.