Свечи на ветру - стр. 16

Господин офицер жил в двухэтажном доме, напротив костела. Мы вошли с Пранасом в калитку и увидели их прислугу, рябую Казе, поливавшую из лейки цветы.

– Вам чего? – поставив лейку, спросила Казе. Бока у нее были толстые, как мешки на мельнице.

– Мы рыбу принесли. Госпожа офицерша дома? – выступил вперед Пранас.

– Уехала на крестины. Племянник у нее родился. В Сейрияй. – Казе откинула мужской рукой сползшие на глаза волосы.

– А господин офицер? – все еще не теряя надежды, осведомился Пранас.

– На маневрах.

– Где, где?

– На маневрах. Понятно?

– Непонятно, – сознался Пранас.

– Маневры – это война. Только без крови. Может, твою рыбу господин аптекарь возьмет или господин лавочник? Евреи без рыбы жить не могут.

– Неправда! – сказал я. – Мы евреи и живем без рыбы.

– Вы нищие евреи, – сказала Казе.

От господина офицера, как и от аптекаря, мы ушли ни с чем.

Пранас брел впереди, хмурый, раскачивая садок, а я плелся сзади, глазел на его босые, в цыпках, ноги и думал, что ему, пожалуй, не удастся поехать в город, в тюрьму, – не всем подваливает такое счастье.

Когда и лавочник отказался купить рыбу, Пранас и вовсе сник.

Мы спустились снова к реке. Пранас забрел в воду и погрузил в нее садок, привязав его толстой веревкой к выпиравшей со дна коряге. Щука ожила в воде и заметалась.

– Должно быть, мамка уже вернулась. Пошли, заберешь посылку.

Я возвращался с посылкой домой, но той радости, от которой накануне по телу разливалась сладостная пьянящая легкость, я уже не испытывал, что-то ушло, вытекло – как будто треснул кувшин, полный меда, и вязкая струйка поползла со стола вниз, просачиваясь в щели между половицами, и никакими силами ее оттуда не выцарапаешь, не выколупаешь, хоть все ногти обломай. В моей голове шмелями гудели всякие мысли, они не жалили, но от их гуда ломило в висках. Я вдруг почувствовал, что всегда бок о бок с радостью, как слепой с поводырем, ходит еще что-то, смутно угадываемое и безымянное, может быть, жалость, может быть, вина, а может быть, совсем другое. Всю дорогу я мысленно оправдывался перед Пранасом, будто обманул его или выдал доверенную мне тайну.

Все шмели мигом вылетели из моей головы, когда я заметил у нашего дома полицейского. От удивления я чуть не выронил посылку.

– Где твои старики? – осведомился Порядок.

– Дома.

– Дома их нет, – сказал наш полицейский. – Куда они запропастились?

– А вам кто нужен: бабушка или дедушка?

– Бабушка.

Все пропало. Порядок пришел за бабушкой. Слухи про город, про тюрьму дошли до него, и он решил запретить поездку.

– А что у тебя в руке? – вдруг спросил Порядок, тыча в посылку.

– Это? – у меня дрогнула губа.

– Это.

– Это?

– Это, это, – передразнил полицейский. – Листовки?

– Нет.

– Сейчас мы проверим. – Порядок двинулся ко мне. – Может, ты, голубчик, по стопам отца?..

– Маца! Маца! – вдруг осенило меня.

– Порядок, – сказал полицейский. – Тогда попробуем.

– Она с кровью! – закричал я.

– Чепуха! Никакой крови в маце нет, – сказал Порядок.

Выручила меня бабушка. Она пришла как раз в ту минуту, когда рука полицейского потянулась за посылкой.

– Твой внук – жадюга! Я попросил у него мацы, а он мне не дал.

– Мацы? – удивилась старуха. – Маца бывает на Пасху… А Пасха бывает в апреле. А сейчас не апрель, а август, – скороговоркой выпалила бабушка. – Это не маца, а посылка.