Сварожий круг - стр. 3
– Извини… – Оксана от неловкости покраснела, не зная, куда деть глаза, и мысленно заругала себя за несдержанность.
– Ничего страшного. У каждого своя судьба, человек ее сам выбирает. Тебя же тоже наш покой притянул? Да ты, небось, и помыслить боишься: каково оно: тут остаться? – Он улыбнулся. Глаза его были безмятежны, доброжелательны и насмешливы одновременно. Их взгляд не только смутил девушку, но и вызвал целую бурю эмоций. Она хотела возразить, но неожиданно для себя самой призналась:
– Боюсь. Но очень хочется бросить все и сюда перебраться.
– Если охота, возьми летом отпуск да приезжай. Мы с сестрой одни в целом доме, приютим, заодно и посмотришь.
– Спасибо… С удовольствием… – Она растерялась. Внезапно ей стало спокойно, как никогда раньше, будто среди шума, гама, непрекращающейся борьбы за земные блага, она увидела тихий островок. Островок, где сбываются мечты, и грезы превращаются в реальность.
Иван оперся о стол и посмотрел Оксане в глаза:
– Ты не думай, просто приезжай. У городских всегда много комплексов в голове и на сердце: стесню, неудобно… Если бы было неудобно, я не стал бы приглашать – всегда говорю то, что есть. Запомни. Мне пора, надо делом заняться. Извини. Рад был познакомиться. – он кивнул и, не оглядываясь, вышел из избы, смущенный как своей откровенностью, так и желанием увидеть девушку снова.
Оксана еще долго сидела на лавке, не в силах подняться. В коленях ощущалась сладкая дрожь – чудилось, глаза необычного волхва заколдовали ее, а их золотистые искорки перепрыгнули прямо к ней в сердце. «Да ну, чушь. – успокаивала она себя. – Любовь с первого взгляда… Ха! Это его харизма тебя наповал сразила, деточка! На то и было рассчитано. Ты что, всерьез собралась упасть к нему в объятия? Ну, насмешила! Еще подружкам расскажи, уж то-то они обзавидуются! А потом остерегут по-свойски: продашь квартиру в Москве, приедешь в деревню жить, а потом и денежки тю-тю и саму поминай, как звали! Мало сект уже поймано что ли? Вон, Аум Сенрикё, а тут – то же самое, но на славянский лад. Вот и все дела». Тем не менее, дальнейшие празднества проходили словно тумане, в некоей молочно-белой дымке, из которой иногда девушку выцепляли ласковые карие глаза с золотистыми искорками, но тут же, словно опасаясь чего-то, отпускали обратно.
Оксана плохо помнила обратную дорогу через поля, да и автобусный маршрут в надвигающихся сумерках смазывался, словно размытая дождем картинка. В полудреме она не заметила, как очутилась дома, в постели, и ее сон был столь же необычным, как и весь прошедший сварожский день.
– Не разбивай головешки кочергой, – наставляла Настасью, младшую сестру Оксаны, мать, хлопоча и помогая обмывать невесту в мыльне[1], методично охаживая дочь мокрым березовым веником по плечам, спине и ногам.
– Почему?
– Нехорошо перед свадьбой! Иначе муж жену бить будет!
– Не буду, мама! – испугалась Настасья.
– Воды на каменку плесни и шайку тащи, да побыстрее!
– Бегу, маменька!
– Не кричи, банник[2] разгневается! Да что ж ты так шайкой стучишь, косорукая! Настена! Обливай давай! Да не меня, глупая! Оксану! Пора уже выходить, невесту обряжать! Не забудь мыло и веник оставить. Краюшку с солью припасла?
– Припасла. Это чтобы баенник кипятком не шпарился и камнями не кидался? А зачем он это делает?