Сва - стр. 45
Всё произошло так, словно они давно были знакомы.
Наутро он не мог смотреть ей в глаза.
– Почему ты стал такой?
– Давай лучше расстанемся. Я провожу тебя.
– Я тебе больше не нравлюсь?
– Нравишься. Не в этом дело.
– А в чём?
Сва молчал, но ничего не мог с собой поделать.
– Может, ещё встретимся, – сказал он.
Отвернувшись, исчез в людском потоке и тут услышал её крик.
Вздрогнул, но не обернулся.
Всё произошло так, словно они давно были знакомы.
Наутро он не мог смотреть ей в глаза.
– Почему ты стал такой?
– Давай лучше расстанемся.
Отвернувшись, он исчез в людском потоке.
Всё произошло так, словно они давно были знакомы.
Наутро он исчез.
Всё произошло так…
Всё.
Сва замечал, как его чувства пропадают одно за другим. Первыми пропали восторг и страсть.
– Неужели во мне всё сгорело?.. Если так, чего я ищу?
Словно чудо, вспоминал он свои юношеские поцелуи и писал в тетрадке, пытаясь одолеть скорбь:
Как быстро исчезла эта очарованность – трепет, желание, которое выше всего, что за ним следует. Красота каждого взгляда, слова, движения, дурманящая нагота, тихое блаженство рядом с той, любимой. Поэзия во всём, неожиданные рифмы души с другой душой, тела с телом, поющие голоса чувств, вдохновение выше смысла…
Женская красота никогда не сможет себя познать. Только мужской любви открывается истинная женственность – блаженственность, движенственность, боженственность – в лице, взгляде, голосе, руках, походке. Для чего нам эта приманка жизни? Чтобы на время забыть о её бессмыслице?
Ночами и наяву, он без конца переживал задыхающееся начало своей первой любви. Всё оборвалось нелепым, неправдоподобным, как долгая галлюцинация, расставанием.
– Идиот! Я всё выбросил! – в бешенстве кричал он и пытался отыскать телефон, по которому столько раз звонил – с робостью, нежностью, ненавистью, отчаянием… – А вдруг она не замужем? Вдруг ещё любит? Позвоню, скажу, что без неё жизнь так и не заладилась. А там будь, что будет. Лишь бы покончить с этим кошмаром, не начать пить и не сторчаться.
Над ночным городом шёл бумажный снег. Падали из прошлого разорванные в мелкие клочья страницы его стихов. Одна, две, несколько букв. Ничего нельзя было из них понять, никакого смысла в них не осталось: блю… те… я… лю… смер… гда… бовь… ощай… нец… нет… нет… нет… нет… … .. .. .. . . .
Два дня Сва болел гриппом и всё искал в записных книжках, пытался вспомнить вырванный, выброшенный, силою стёртый из памяти телефонный номер. Наконец, обозлившись на себя, с силой вцепился в волосы и крикнул:
– Раз так, провались всё пропадом! Всё-о-о!
Вздрогнул, услышав свой хриплый от долгого молчания голос, очнулся и бледной полутенью поплёлся на филфак.
Надо было писать реферат. Сва не вылезал из библиотек. Но каждый день, несчётное число раз вспоминал Лави, стальной глазок в дурдомовской двери, её слёзы на ночном проспекте, их объятья и те мучительные стихи с которых всё началось.
– Почему она мне их читала? Именно тогда? Зачем затеяла этот разговор, похожий на приговор – самой себе, ему и всему на свете.
От бессилия что-либо изменить Сва подолгу закрывался в своей комнате, наедине с больным бесцветным небом. Никто ему не звонил, и он никому не хотел звонить. Даже Ноту, хотя каждый день, теряя надежду, всё ждал от него звонка: