Суринам - стр. 29

Илье стало скучно: мистер Рутгелт говорил очевидные вещи, и в этих вещах не было тайного знания. Магия Илью не интересовала. Его интересовало тайное знание, что поможет ему обрести понимание всего. Он попытался это объяснить. Все слушали молча, только Кэролайн тихо переводила для Омы.

– Вот почему, например, так важна тайна Грааля, – закончил Илья. – Тайна, которую пытались раскрыть все секретные общества на протяжении веков. А не люди, живущие на парамарибском рынке и толкующие об оборотнях.

Какое-то время все сидели молча. Свет начинал редеть по краям, и небо стало сворачиваться лиловым. Затем кто-то из Рутгелтов рассмеялся. Илья поднял голову; смеялся Руди.

– Прости, – сказал Руди. – Все, что ты говоришь, так глупо. Ты живешь в плену иудео-христианских символов, которые люди придумали сами. Они сами выдумали эти мифы и делают вид, что мифы были даны свыше и требуют разгадки. Они сами написали тексты своих священных книг и теперь пытаются разгадать тайну этих текстов. А ничего тайного и сакрального в этом нет: просто образы-символы, придуманные людьми. И все. Ты здесь ничего не разгадаешь: нечего разгадывать. И не во что верить.

– Илуша. – Он научил Адри этой форме своего имени; она любила так его звать, но ей никак не давалось мягкое “л”. – Руди прав. Ты любишь мистику, потому что она не имеет конечного решения и не требует действия. А в магии нет ничего мистического: магия – это практика, это действие, это то, как мир работает на самом деле. Особенно Уатта-Водун. Не путай, – продолжала Адри, – не путай африканскую магию с другими. Многое, что известно как магия, просто мистификация: зритель видит то, что ему внушается. Законы реальности при этом не меняются; лишь временно меняется наше видение этой реальности. Нам кажется, что белое становится черным, но оно остается белым. В Уатта-Водун, напротив, маг манипулирует не восприятием реальности, а ее тканью, ее составными элементами. Он действительно летает, действительно меняет форму, действительно исчезает. Понимаешь? Исчезает, а не становится невидимым.

– О’кей, о’кей. – Илья устал. – Я понял: исчезает. А почему ты тогда против того, чтобы меня повезли к вашему колдуну?

Ответа ждали все, не только Илья.

Адри помедлила, а потом произнесла тихо, словно для себя самой:

– Я не хочу знать, чей ты оборотень. Не хочу знать, кто еще в тебе живет.

Какое-то время все молчали.

Затем мистер Рутгелт сказал:

– Мы едем к Ам Баке. – Мистер Рутгелт остался сидеть в кресле, но произнес это так, будто он уже встал и идет к машине. – Сегодня. Сейчас.

Бывает – не всегда, не часто даже, но случается, что проснешься, и мир вокруг целый. Не нарезанный окнами на прямоугольники внешней жизни – кусок стены напротив, чужое проживание в кадре оконных рам через колодец двора, а твой, весь твой. И небо над тобой целое, сколько хватит взгляда, и лодка несет тебя по реке, а над головой – большие, не виданные ранее птицы. Мир в такие дни целен, и хочется верить, что он такой всегда. Или должен всегда таким быть.

“Что мир, – думал Илья. – И мира-то никакого нет: одна иллюзия”. Он открыл глаза посмотреть, так ли это. Мир был все тот же – джунгли по обеим сторонам густокоричневой реки, неясной сквозь клочья белесого утреннего тумана. Мир был ранний – словно сам только проснулся.