Сундук безумного кукольника - стр. 20
Практика стала для Мэгги настоящим откровением. Прежде она понятия не имела о том, как пылко и беззаветно она умеет ненавидеть. Но здесь, в клинике Святого Себастьяна, ненависть заиграла перед Мэгги совершенно новыми, незнакомыми прежде гранями.
Маргарет ненавидела здесь всё: тускло-голубой блеск пола и унылую белизну стен, мерную пульсацию попискивающих приборов и глухое жужжание колесиков каталок, мертвенный свет энергосберегающих ламп и шелест занавесок в палатах, гулкие старинные лестницы и высокие стрельчатые окна.
Она ненавидела всех: медсестер, глядящих на нее свысока, врачей, вовсе ее не замечающих, уборщиц, ведущих себя так, будто только они здесь заняты делом, а прочие только шляются без толку и разводят грязь.
Она ненавидела свою работу, тяжелую, грязную, отвратительную, которую никто не ценил, и все подчеркивали, что сами заняты чем-то не в пример более нужным и ответственным.
Но больше всего в этом бело-голубом, холодно-стерильном аду она ненавидела пациентов. Нет, вовсе не за то, что они не запоминали ее имени. Не за то, что они порой отталкивающе выглядели и дурно пахли. Не за то, что они источали гадкие телесные жидкости, которые ей нужно было убирать, пока старшие медсестры нетерпеливо напоминали ей, что им мешает ее возня.
Она ненавидела этих людей за свою лопнувшую "карамельную скорлупку". За то, что разлюбила человеческое тело, глядя на его горестную, унизительную немощь.
Именно здесь, в постоперационном отделении она узнала, что имела в виду мать под словами "жрать эту жизнь без сахара". Здесь не было места ни сахару, ни кружевам, ни менестрелям. Реализм этой страшной сказки зашкаливал, как спидометр гоночного болида. Что бы ни управляло судьбами ее героев – оно было слепо и равнодушно. Мэг и прежде не была особо религиозна, но теперь окончательно уверилась: человечество совершенно одиноко, поскольку ни один высший разум не может быть так нелогичен, непоследователен и ребячески-жесток.
А хуже всего было то, что с началом практики Мэг потеряла последний осколок своего прежнего уклада: ненавистный матери клуб ролевиков "Рыцари Вереска". Нет, никто не гнал ее оттуда, и ее по-прежнему звали на слеты, бои и тематические "средневековые" вечеринки. Но любимый ею мирок больше не был прежним. Он потускнел, обесцветился, вытравился уксусным реализмом ее нынешней жизни.
Мэг уже не могла, как прежде, забывать обо всем, погружаясь в перипетии сюжетов и затей, с любовной дотошностью продумываемых "Советом клана". Привычные маски, вросшие в лица друзей и казавшиеся ей живыми, вдруг будто обнажили швы, мазки краски и обмахрившиеся кромки папье-маше. И уже не получалось забыть, что старейшина их клана, благородный Родерик Острослов, которого она помнила еще четырнадцатилетним мальчишкой – на самом деле Рори Бейтс, у которого серьезно болен отец, а Рори разрывается на двух работах.
Целительница Амариле… ну, Элли Хоббс… ходит в клуб, потому что у ее матери многолетняя депрессия после смерти мужа. Элли водила ее к десятку психиатров, но все без толку.
Шута Гинсара, развеселого злоязыкого остряка, в жизни зовут Майк. Он самый младший в "Рыцарях". Он худой, сутулый, носит неказистые очки, и его гнобят в школе. Только надевая шутовскую маску, Гинсар одновременно распрямляет спину и искрометный нрав, никого не боясь и рассыпая шуточки, как рис на свадьбе.