Сумерки богов - стр. 24
– Как здорово! – прокричала Вера.
– Что здорово? – тихо и сухо переспросил Киану.
– Какие облака!
– Что ты находишь привлекательного в этих пухлых, бестолковых сгустках влаги?
– То же, что и все.
– Кто это – все?
– Ну, я не знаю, поэты, художники… Ки, ведь облака – это вдохновение, мечты, фантазии, надежды, в них слышатся стихи и музыка…
– А мне кажется, ты говоришь глупости, – уверенно сказал Киану, – они слишком переменчивы и непостоянны, следовательно, в этом безмозглом пару нет ни глубины, ни устойчивости.
– То есть предки были глупы? – осторожно спросила Вера, вступаясь за облака.
– Я этого не сказал.
Возникла неловкость. В глубине души Вера не хотела допускать и мысли о том, что её кавалеру вполне может быть достаточно и квадратной гармонии серого параллелепипеда, но…
– Представь себе, что на свете ни души, только ты и я, – не теряя надежду, но уже тише сказала Вера, заметив, что глаза Киану лишены всякого выражения, – мы с тобой первые люди, народившиеся на свет, и с нас начинается отсчёт. Мы должны стать счастливыми сами, расплодиться до неприличия и создать новый счастливый мир. Как тебе? А? Я давно о таком мечтала.
– Три тысячи извинений, – это был снисходительный взгляд взрослого человека на баловство ребёнка. – Я допускаю, Верочка, это чудесная грёза, но нам её не воплотить.
– Почему?
– Ну, во-первых, я должен уделить время своей монографии.
Да, как же это она упустила из виду? Вера знала, что Киану трясся над своей монографией, словно над королевским титулом, способным оторвать его от земли, возвысить над другими и обессмертить. Кроме того, было ужасно обидно, что её романтизм постоянно разбивается о его трезвый взгляд на мир.
– А во-вторых?
– А во-вторых, не забывай, пожалуйста, есть ещё и мой брат Эвальд, и мы к нему едем.
– Ты как всегда прав, дорогой. Но ты никогда мне о нём не рассказывал. Какой он, твой брат?
– О! – Киану присвистнул. – Прямая противоположность мне.
– То есть?
– Ты любила в детстве сказки?
– Да.
– А какая сказка была твоей любимой?
– Про лису с девятью хвостами.
– Не слышал о такой.
– Это корейская сказка. Хвосты делали лису неуязвимой.
– Ну ладно, – согласился он. – А вот теперь представь себе, что в детстве любимой книгой Эвальда была Библия. Её он читал с утра до вечера, как захватывающие детские сказки, а отдельные места знал наизусть.
– А ты?
– Меня она особенно не трогала, меня больше увлекали арифметические действия, математические кроссворды, числовые головоломки, формы движения, законы материи и всё такое. Это моя голова воспринимала лучше. Мир фантазий не просто не завораживал меня, для меня он был наглухо закрыт. Потому я счёл себя взвешенной частицей, решил не витать в эмпиреях, а уехал грызть гранит науки и ломать об него зубы. Эвальд же не горел таким желанием и предпочёл сельскую жизнь и душевный покой. В итоге каждый стал тем, кем и должен был стать.
Незамедлительно и довольно красочно Вера представила себе без времени располневшего святого отца-богомольца, насквозь пропитанного религиозностью, окружённого дымком ладана, в длинном облачении, с блаженным взглядом и требником в руках, игнорирующего всё земное и то и дело призывающего лишь исповедоваться да причащаться. От перспективы такого отпуска лицо Веры невольно сморщилось.