Сумерки богов - стр. 10
Зловредный дождь продолжал свирепо барабанить по стеклу иллюминатора и кромсать в клочья остатки ночи. Самолёт кое- как набрал высоту, и город под ним растаял в тумане. Молчание становилось гнетущим, но я не был уверен, что хочу прерывать его. Пусть себе молчит, мне-то что. Вопросов задавать не стану. Не могу описать, насколько мне было всё равно. Я хотел всего лишь выспаться, прийти в состояние покоя и не думать ни о чём. В конце концов так и получилось: моё тело стало расслабляться в углублении кресла, я прикрыл глаза, устало вытянул ноги и прислушивался, как напряжённое дыхание двигателей перемешивается с моим собственным. От уютного кожаного тепла сознание моё быстро затуманилось, я почувствовал себя легко и вскоре благополучно задремал, провалился в самолётное забытьё.
Трудно сказать, сколько времени я проспал, но когда очнулся, самолёт уже преодолел разрывы тёмных плотных туч, вынырнул из кромешной тьмы на свободу и с мерным жужжанием взмыл в ослепительные, сияющие чистотой небеса. Пошевелив одеревеневшими руками и ногами, я ожил и взглянул на своего попутчика.
– Вы верующий, господин писатель? – неожиданно спросил человек науки, который, судя по всему, за это время и глаз не сомкнул. Он так резко придвинулся ко мне, что я вынужден был поплотнее прижать свои руки к бокам и уйти поглубже в кресло.
– Посмотрите в окно, Александр Петрович. Мы худо-бедно летим в самолёте, а в самолёте трудно быть атеистом. Сами понимаете…
После этих слов между нами вновь воцарилось гнетущее молчание. Правда, я хотел было добавить, что на борту падающего самолёта атеистов вообще не бывает, но как-то поделикатничал, воздержался, поскольку в воздухе такие толки не совсем уместны. Тем более что на этом ржавом корыте нам с Александром Петровичем Евиным предстоит облететь половину земного шара…
В половине шестого вечера было совсем светло. К началу апреля день заметно прибавился, беспечная синева неба хоть и подёрнулась вечерней дымкой, но не спешила окончательно спрятаться во мрак. Лёгкий ветерок покачивал голые ветви деревьев, нагоняя ароматы волнующих фантазий, волнений, предвкушаемых ожиданий, цветных красок, радостных забвений, внезапных возбуждений и разных томлений, природу и смысл которых трудно понять, но эти смутные желания обычно обуревают по весне, особенно в молодости. С возрастом же эти фантазии-томления-желания быстро излечиваются, испаряются, улетучиваются неизвестно куда, а без них весна может показаться всего лишь обычным промозглым временем года…
Вера Ким сидела в «русском» кафе перед чашкой остывшего зелёного чая и, меланхолично уставившись в окно, ощущала запах весны даже через стёкла. Вера была хрупкая, черноволосая, белокожая, с высокими утончёнными скулами и карими раскосыми глазами – словом, безупречно красивая девушка, как две капли воды похожая на прелестную копию восточной богини. Было ей уже двадцать семь, но выглядела она совсем юной, почти школьницей, как это бывает лишь с женщинами до тридцати. В этом возрасте годы не сказываются на облике, не разрушают его прелести, а мягко текут по нему, как морская вода по русалочьим хвостам, не оставляя следов времени.
В белом шерстяном пальто, Вера сидела у окна и смотрела через огромное стекло на противоположную сторону улицы: прислонённые друг к другу дома грязно-пастельных цветов, золочёный купол старинного собора, высящийся над прочими строениями, отблеск уходящего дня, с особой грацией зацепившийся за купол, крохотные птички, парящие в этом отблеске над изгибом купола и разрисовывающие небо своими быстрыми крыльями, – словом – весна. Какой чудесный вид! Если бы Вера была живописцем, то её рука, наверное, потянулась бы к альбому и набросала небольшой эскиз: как очнувшиеся от зимы фантазии реют в небе, как сердце дрожит и носится в светлом воздухе над куполом вместе с птицами, как уснувшие мечты неожиданно просыпаются по весне и кружат, кружат голову… Красиво…