Суккуб - стр. 12

– Пожалуйста…

Уже не глядя на него, я шла к массивной деревянной двери. Рамка пищала, будто я прихватила с собой барную стойку.

Они остановились недалеко от выхода. На улице так тихо и тепло, что я не верю в то, что вижу. Кажется, это кино, другой мир. Они такие разные в свете фонаря. Это Шрек и Осел… посчитавший себя вправе отстаивать меня у кого-то.

Они вцепляются друг в друга. Я смотрю на спину Олега, но он не вмешивается. За моей спиной захлопывается дверь. Потом еще один хлопок.

Даже, если у него не было выхода…

Я слышу удар и вздрагиваю, отводя взгляд. Роняя на пол вилок капусты, я слышала тот же звук. Мимо проходят, слишком медленно, слишком неторопливо, два охранника. Виснут на плечах Андрея. Олег, будто балерина, плывет к Лешке. Только когда он, словно детеныш-коала, повисает у него на спине, я вижу кровь. И начинаю смеяться.

Сначала тихо. Потом всё громче и громче. В животе животный страх сменяется тянущей болью. Все возвращается. Мужики тоже… они тоже стареют и кровоточат.

Я ржу.

Я сижу на корточках, потому что желудок сдался. Он перестал ныть. Он начал орать. Слезы текут по щекам. Но я не могу остановить смех.

Они успокаиваются и смотрят на меня. А я сижу на коленях, вжимаю сумку в живот и реву и смеюсь одновременно.

Идиоты…

Какие же они идиоты!

Надо найти аптеку «24 часа». Любой антацид. Сотки хватит на пяток пакетиков фосфата алюминия и обезболивающее. Надо найти аптеку.

Не отнимая от себя твердого края сумки, врезающегося в желудок, я поднимаюсь. Метро рядом. И за это тоже я люблю «Винстрим».

– Лида!

Я не знаю, что происходит сзади. Мне все равно. Лешка догоняет через четверть минуты.

– Что с тобой?

Мне плохо. И день за днем я намеренно делаю так, чтобы стало еще хуже.

– Лида, что с тобой?

Я морщусь и оборачиваюсь. Я не хочу с тобой говорить. Для этого придется разжать зубы.

Увидев аптеку, иду к ней. Лешка волочится, как на привязи. Он не понимает, но мне все равно. Прямо у прилавка надрываю левомицетин. Прошу стакан воды. Вспоминаю, что пила. Прошу баралгин. Надрываю его. Запиваю. Сразу за ним – фосфат алюминия. Выйдя из аптеки, сажусь на ступеньки и сжимаюсь в комок.

Все…

Завтра начну блевать овсянкой.

Вряд ли я могу сказать осознанно, что помню тот вечер целиком. Он спрашивал, зачем я пью при гастрите. Почему довожу себя до такого состояния. Спрашивал такие банальные вещи, что хотелось смеяться. Я сидела и ждала, пока боль чуть уймется, чтобы вернуться в общагу. Я не могла ответить ему на эти вопросы.

Заглотнув вчера левомицетин, я проснулась бы в красных пятнах. Они сошли бы еще до сдачи первого зачета. Но никакая реакция не ограничивается внешними признаками. Я предпочитаю контролируемый спуск.

Анька смотрит на меня как на будильник.

– Ты ходила.

Отведя взгляд, я киваю: спасибо.

Это еще одна особенность моего организма. Я сомнамбула. Я старый добрый лунатик. И я не хочу об этом говорить. И не хочу об этом думать.

Позже она расскажет, что я делала. Но сейчас, она знает, я не хочу этого слышать.

Вернув взгляд к Аньке, я наблюдаю, как она поднимается, одевается.

Я боюсь увидеть на ней следы своей возможной агрессии. Она одна знает об этом. Она не сказала даже Максу. В большинстве случаев у неё получается удерживать меня в комнате. Иногда ей достается, но она молчит.