Сухая ветка - стр. 9

– Агнесса Андреевна! У нас ЧП! Он опять спит!

Масла в огонь подливает Лия Павловна, квохчущая в дверях.

– Кто? Кто, Любовь Петровна? Кто спит?

– Да Петр этот, Иванович!

– Кто??

– Да охранник!

– А! Иван Петрович!

Агнессе Андреевне, наконец, удается поймать нить повествования. А Баранова, между тем, продолжает фонтанировать.

– Петрович, Иваныч, в общем, хоть горшком назовите, но этого терпеть больше нельзя. Мало ли что случится – дети же словно бешеные – драки, свары, а этот спит себе, как сурок, спьяну. Если травматизм какой – вы же будете отвечать, Агнесса Андреевна!

Агнесса пытается внести в этот хаос хотя бы каплю логики.

– А с чего вы взяли, что он выпивши?

– Да вы понюхайте его! Агнесса Андреевна! Я прошу принять меры. То есть, уволить этого пьяного хулигана, выполняющего у нас по какой-то непонятной мне причине роль охранника. Я теперь этого так не оставлю.

Если нужно будет – напишу заявление в милицию. А при необходимости – и заявление об увольнении. Вот так! Все, мне пора в класс, пока там детский терроризм не начался.

Любовь Сергеевну выносит из кабинета на волне собственного праведного гнева. Лия Павловна задумчиво качает головой.

– Да… Борону теперь не остановишь. Надо было ей чайку с конфеточками предложить, может, утихомирилась бы!

– Кого?

Агнесса Андреевна недоуменно взирает на помощницу.

– Да Баранову, Любовь Сергеевну. А вы не в курсе? Ребята ее прозвали «борона». Упертая очень…

– Борона… Ну, надо же! Откуда они такие слова знают? Лия Павловна, пойдите-ка, разбудите охранника! Пусть ко мне зайдет. А после, пожалуй… Сделайте мне чайку. Похоже, уже пора. Больно утро бурное.

– Конечно, сделаю! С самыми вкусными конфеточками!

Лия Павловна выбегает с завидной для ее возраста прытью, а Агнесса Андреевна вновь берется за документы. Но под руку ей предательски лезет фото Аллы Николаевны, снятое с доски почета, и молодая директриса досадливо запихивает его в самую глубину ящика стола. Пусть отлежится.

Тревожно и навязчиво дребезжит школьный звонок. Сегодня, как никогда, вся жизнь замкнута на этот звук, отмеряющий куски отпущенного времени сорокапятиминутками уроков и пятнадцатиминутками перемен, которые вошли, въелись в самую кровь, в плоть, в душу, без которых уже и жить-то никак невозможно… А вдруг придется привыкать? А ведь рано или поздно придется, как не крути! Так почему не сейчас? Пожить для себя… тем более, если верить врачам, то недолго и осталось. Для себя? А как это? Как это делается-то, а??? Не умею ведь… Так за всю жизнь и не научилась… Всё – ради мамы, ради дочери, ради школы… И что? В итоге – что? Тотальное одиночество. Алла Николаевна стоит у окна на лестнице между этажами, запертая в вакууме своего отчаяния, между адом и раем, между землей и небом. Слезы непроизвольно льются из глаз, неудержимо, безнадежно, солоно и горько.

Однако, класс ждет, и нужно туда идти. Алла Николаевна, позволив себе хлюпнуть носом в последний раз, тщательно вытирает заплаканные глаза и решительно шагает по ступенькам вверх, преодолевая внутреннее сопротивление, быстро минует опустевшую рекреацию и, прислушиваясь к шуму в своем брошенном на произвол судьбы классе, помедлив, останавливается в проеме двери, наблюдая. Ребята, пользуясь кратковременной свободой, снуют между парт, смеются, играют в гаджеты. Но вот, Милка, подняв глаза, видит Аллу Николаевну в дверях, и по классу летит шепоток: «Училка, училка пришла, смотрите, училка!» Суетливое броуновское движение, мгновение – и все уже сидят на своих местах, в ожидании. Алле Николаевне ничего не остается, как сделать еще один шаг вперед, войти в класс и закрыть за собой дверь. Словно в клетку со львами. Соберись, тряпка, ты же здесь укротитель! Соберись и иди…