Суер-Выер и много чего ещё - стр. 85
– Вдвоём! Без меня!
– Уерррр! – зарычал Демон, открывая наконец страшные ночные очи. – Ыеррр!
Он захлопал очами быстро-быстро-быстро, сбивая со зрачков молочную пелену, и заквохтал вдруг, как тетерев, приглядываясь к нам и нашему фрегату: хто-хто-хто-хто-хто?
– Авр! – ахнул он, начиная соображать. – Авр Ыоргиевич! А это – Уеррр-Ыеррр!
В ужасе схватился он крыльями за лоб, потёр его – не бердит ли? – махнул ими и вранулся[15] прямо с места в поднебесье.
– Уерр-Ыеррр! – орал он, улетая. – Авр! Авр! Уеррр-Ыеррр!
Море утихло.
– Улетел, – сказал старпом. – Что будем делать, капитан? Дело в названии острова. Демона больше нет, только Кратия осталась.
– Ну и пусть себе. Пусть так и будет: ОСТРОВ КРАТИЙ. А если кто захочет изменить название, пусть тащит на скалу чего хочет.
Как выяснилось позже, сэр Суер-Выер оказался прав. Наверх на скалу всякое таскали, но всё это никак не удерживалось, скатывалось в океан, по которому «Лавр Георгиевич» и продолжал своё беспримерное плаванье.
Глава LXV
Кусок поросятины
С самого начала остров Кратий вызывал во мне неприязнь. Слишком уж он был натуральным, подлинным и довольно широкораспространённым.
И этот постыдный Демон, сидящий на скале, и Кратия, которая валялась вокруг, всё это почему-то причиняло мне жгучий стыд, подавленность, озабоченность неведомо чем.
Да и ром, который мы вправду выпили с лоцманом в минуту душевной невзгоды, забыв на секунду собственную гордость, не добавлял радости и счастья, и я в конечном счёте впал в глубочайший сплин.
– Остров проехали, – успокаивал я груду своих мыслей. – Ром тоже давно позади.
Но успокоение не приходило.
Мысли шевелились, как куча червей, насаженных на навозный крючок.
Впившись пальцами в надбровные свои дуги, я сидел в каюте, раскачиваясь на стуле, осознавал гулбину[16] своего падения. Да, со мной и раньше бывало так: идёшь, идёшь над пропастью, вдрюг – бах! – рюмка ромы – и в обрыв. И летишь, летишь…
Стыд сосал и душил меня,
жёг, грыз,
терзал, глушил,
истязал,
пожирал,
давил,
пил
и сплёвывал.
Зашёл Суер.
– Сорвался, значит, – печально сказал он. – Бывает. Ты на меня тоже не сердись. Голова кругом: Демон, Кацман орёт, Чугайло с бутылкой… я и накричал… нервы тоже…
Зашёл и Кацман:
– Да ничего особенного! Ну выпили бутылку! Чего тут стыдиться? Из капитанских запасов? Ну и что? Отдадим! Ты же помнишь, капитан в этот момент траву косил, которая вокруг бизани выросла, мы и решили не отвлекать! А стюард Мак-Кингсли? Он-то из каких запасов пьёт? Чем мы хуже?
Лоцман был прав, но я всё равно не мог жить.
Не хотелось пить и путешествовать.
Стыд был во мне,
надо мной
и передо мной.
Каким же он был?
Большой и рыхлый,
он был похож на кусок розовой поросятины,
на куриную кожу в пупырышках,
на вялое,
мокрое,
блёклое
вафельное полотенце.
Какой-нибудь рваный застиранный носовой платок или исхлёстанный берёзовый веник и те выглядели пристойней, чем мой недоваренный, недосоленный суп стыда… противный сладковатый зефир приторного гнусного стыда…
Сссссссссс… чёрт побери!
Тттттттттт… чёрт побери!
Ыыыыыыыыыы… хренотень чёртова!
Ддддддлддллядлдллд… бля… дддд… бля… ддд…
Зашёл и боцман Чугайло. Заправил койку и долго смотрел, как я мучаюсь и содрогаюсь.
– Вы, это самое, не сердитесь, господин хороший, – сказал боцман. – Капитан есть капитан. Я должен доложить по ранжиру. А как же, это самое, иначе?