Судья - стр. 55

– Таня.

– А? – она повернулась ко мне. В глазах тревога. Она осторожно дышала через приоткрытый рот. Снежная Королева боялась. Это было как прозреть среди пустыни.

– Выпьем, – просто сказал я. Таня нервно кивнула. Мы переплели руки. Выпили. Я – шампанское, она – апельсиновый сок.

– Почему ты не пьешь? – спросил я.

– Непьющая.

– Совсем?

– Совсем.

Таня так смело заявляла об этом. Я улыбнулся.

– Хорошая девочка.

Она опустила глаза.

Тут из угла послышались смешки. Мы одновременно вздрогнули. Кирилл и Компания показывали на нас пальцами. Девочки шептались и хихикали.

– Поцелуйтесь, ребята! – заорал Кирилл. Вскочил с бутылкой водки в руках, его схватили за руку, усадили.

Таня покраснела. Мы стояли бок о бок, как пристыженные школьники.

Сели на диван. Мы теперь как бы были вместе. Я хлопнул на грудь еще бокал – для храбрости.

Я не притворялся и ничего из себя не корчил. Таня тоже.

– Я учусь на втором курсе, – сказал я.

– Тебе восемнадцать?

– Двадцать два.

– Ты служил в армии?

– Да.

– Мой отец – генерал.

– Здорово.

– А твой?

– У меня нет отца.

– Извини.

– Почему ты извиняешься?

– Не знаю.

Я рассказал, как папаша бросил мамочку. Мне было семь лет. «Жаль». Ненавижу его, сказал я.

Эстафета перешла к ней. Я с облегчением замолчал, принялся слушать ее хрипловатый сексуальный голос.

За беседой, совсем не тягостной, в отличие от большинства бесед, ухлопываю еще пару бокалов шампанского и чего-то покрепче. Голова начинает кружиться.

Таня говорит, будто со дна глубокого колодца. Голос звучит монотонно, обрывочно.

Она – генеральская дочка. Отец предоставил дачу, жрачку и выпивку (я, прости меня Господь, вспомнил тяжесть сумок). Ну конечно. Кто еще мог собрать такой стол осенью 1995-го? Только генерал, просиживавший задницу в штабе, пока юные призывники пачками гибли в Грозном.

Что было дальше, не представляю. Скорее всего, я ткнулся мордой в стол. Позорище.

Кирилл и Женя Астафьев взяли меня под белы ручки, и без разговоров, надругавшись над свободой личности, перенесли в одну из спальных комнат.

Наутро я как огурчик, даже причесываться не надо. Никакого похмелья.

Таня поздоровалась. Улыбнулась уже знакомой мне горделивой улыбкой.

Она начала громким, командным голосом руководить уборкой стола. Я сидел с банкой кока-колы в руке и наблюдал за уборкой. А на самом деле – за ней.

Мы проторчали на даче три дня. Остальные два запомнились тем, что теперь все, включая Кирилла, были пьяны. Трезвы только я, Таня и полная девушка с шепелявым выговором, в очках и со стянутыми на затылке тусклыми волосами. Мы втроем укладывали спать тридцать два пьяных лба.

Через пять минут по дому гремел храп, от которого тряслись стены. Мы втроем уселись в кресла. В камине трещали поленья.

Спустя полчаса девушка в очках сообразила, что мы с Таней что-то больно часто переглядываемся. Она, подобно многим некрасивым, сразу почувствовала себя лишней, ненужной. Вскочила, одергивая кофточку, и заявила, что ей пора спать. Таня горячо убеждала Олю, что та не мешает, все ее очень любят и желают только добра. Но Оля разобиделась не на шутку, и не дала себя удержать, чему я был только рад. Оля бросилась наверх, в спальню. Таня огорчилась.

Она молчала, глядя на пламя, что бросало яркие отблески жидкой ртути на ее горделивое лицо.

Я ерзал в кресле. Нужно было что-то предпринимать.