Судьба штрафника - стр. 11
Эшелон еще вечером ушел. Он все время был на виду у нас, а теперь казалось, что мы осиротели. У железной дороги лежали горы строительных материалов.
Утром мы проспали на работу. Петр Минченко сказал, что пойдет раньше и предупредит командование, что мы скоро придем. Но когда мы умылись ледяной водой, наскоро поели и вышли к деревне, навстречу нам уже ехала тройка, и Минченко вожжами подгонял лошадей. Не доезжая до нас, он крикнул:
– Назад! Идите назад! Там уже никого нет. Все уже ушли!
Подъехав к нам, он пояснил, что немцы прорвались на нашем участке, наши войска ночью отошли, и мы можем оказаться в окружении. Он застал почти последнюю подводу с возчиком, взял крупы, хлеба, ящик лярда. В повозке лежал мешок овса. Возчик-сельчанин не захотел ехать с нами, и к лучшему. Надо было спешить. Мы погрузили наши вещи, укрыли подводу брезентом, подвязали закопченное ведро к задку телеги.
Сыпал мелкий дождь, мы мокли. Тогда Куриченко сказал:
– Так, братцы, не пойдет. Где топор?
Он побежал в лес, а мы стояли и матерились – надо ехать! В лесу слышался стук топора, и Федор звал на помощь. Мы пошли к нему. Он рубил тонкие гибкие лесины, а мне сказал, чтобы я сбегал к железной дороге и набрал гвоздей.
Я бросился бегом по пахоте, но на сапоги налипла пудами грязь, я еле вытягивал из нее ноги. Когда я принес пол-ящика гвоздей, у телеги лежали уже очищенные жерди. Федор начал их прибивать к боковым стенкам ящика повозки, а Пономарев выгибал их дугой и вершины прибивал к другой боковой стенке. Когда каркас покрыли брезентом, получилась отличная цыганская кибитка. Теперь не мокли наши вещи и мы сами. Мы быстро сменили мокрую солому на сухую, вышли на дорогу и, очистив сапоги от грязи, уселись в повозку и поехали на восток.
По разбитой мокрой грунтовой дороге не так легко было тащить наш возок, хоть он и был мало нагружен. Мы ехали одни в сторону Старого Оскола. Временами мы давали передохнуть лошадям, кормили их и поили. Сами кушали хлеб с лярдом. От лярда тошнило, но на шляхе деревни не попадались, надо было сворачивать в сторону, а там дороги были совсем непроезжие. Нам надо было спешить, чтобы догнать своих и не попасть к врагу.
Туман и снегопад спасали нас от авиации, но выматывали лошадей и наши нервы. Ночевать приходилось в поле у стогов соломы или сена, но огонь мы не разжигали, чтобы не привлекать ни своих, ни чужих. У нас могли отобрать лошадей, ограбить, так как мы были не вооружены, а из боя выходил разный люд, вплоть до дезертиров и немецких разведчиков. Нас тоже могли принять за дезертиров, хотя мы и имели удостоверения, что работаем в УВПС № 23. Минченко даже прихватил пустые бланки со штампом треста № 23, которые в штабе уничтожали в утро отхода.
Мы догоняли стада скота, который гнали с Украины на восток, и брали бракованных овец для питания, оставляя гуртовщикам расписки на бланках. Гуртовщики готовы были отдать нам весь скот и вернуться домой, но им нужны были какие-либо оправдательные документы. Особенно трудно приходилось от длительного непрерывного перегона в тяжелых погодных условиях овцам. Начался падеж, повреждались копыта и ноги, и гуртовщики не знали, что с ними делать. В то время за колхозное добро строго взыскивали, вплоть до расстрела, поэтому гуртовщики были рады, если воинские части брали у них скот для питания.