Судьба и другие аттракционы (сборник) - стр. 25

– Тебе дороги эти омеги и альфы?

– В какой-то мере, – задумалась Ульрика. – Но нельзя длить то, что уже закончено и, – она улыбнулась, – жаль только, что не увидишь конечного результата. К тому же, так много своего хотелось забыть здесь, вычеркнуть, сделать небывшим, слишком много, быть может.

– Так почему же ты всё-таки остаешься?

– Я отвечу потом, когда найдется более-менее эффектная формулировка, ладно?

Когда она была уже у двери, Глеб спросил:

– Откуда у вас с профессором такая боязнь собственной природы, такая истовая страсть не допустить пусть даже намека на повторение нашего земного пути?

– Страсть, сделавшая нас преступниками и богами? – усмехнулась Ульрика. – Преступными богами. Видишь, сколько еще можно придумать хлестких слов.

– Неужели из той твоей книги? – продолжал своё Глеб.

– Несмотря на нашу вроде бы как победу над собственной историей, – Ульрика сбилась с тона. – Меня страшит зыбкость той плёночки, грани, что отделяет нас от самих себя. Снайпс, он занят метафизикой. Создает мир, где торжество метафизики… Где метафизика будет права. Моя же задача скромнее – я хочу, чтоб был мир, где люди не будут страдать.

Глеб подошел к ней вплотную, взял за руки, за запястья:

– И ты веришь, что генная инженерия и иже с ней помогут в этом хоть сколько-то?!

– Не верю, – смотрела ему в глаза Ульрика. – Теперь не верю. – Заставила себя сказать. – Но у меня уже нет выбора.

– Вы с твоим гениальным шефом стали заложниками собственного могущества, собственных успехов, колоссальной своей удачи.

– Наверное, – она освободила свои руки и вдруг с чувством обняла его. – Наконец-то я смогла выговориться, проговорить себе самой. – Ульрика отошла от Глеба.

– Что такое этот ваш «последний шаг»?

– Здесь, в общем-то нет секрета, – ответила она уже в дверях, – просто ты сейчас не готов, придет время, и мы всё тебе покажем. Уже скоро.

Оставшись один, Глеб прокричал стенам:

– Никто не имеет право лезть в душу скальпелем.

– Мы полезли до, – Ульрика сказала с улицы, в открытое окно его комнаты, – как раз для того, чтобы создать эту самую душу. Мы думали так.

Вечером к нему зашла Мария.

– Может, хочешь торта? – спросил Глеб. – Я скажу, печь сейчас испечет.

– Не надо, – сказала Мария и поразилась сама. – Я привыкла быть сытой? Не знала, что это бывает.

– Хочешь, я, – Глеб засмущался, не знал, правильно ли делает, не выйдет ли глупо или же даже стыдно, – я почитаю тебе?

Он не знал, что выбрать, с чего начать, он будет читать ей по памяти.

– Профессор поскромничал – говорит Энди, уютно устроившись в кресле, нога на ногу, в руке бокал с коньяком (это тоже была демонстрация: не хочешь официоза, так вот тебе гиперраскованность), – точнее, шеф просто не опустился до оправданий. Он десять лет пытался улучшить природу наших замечательных альфов.

– Вот как? Почему же Ульрика обвиняя его за всё, ни полслова не сказала об этом?

– Забыла, – пожал плечами Энди. – Таких как она, интересует только результат. Причем не некоторый, а окончательный. Это я к тому, Глеб, что «некоторый» всё-таки был. То, что ты видел – те милые сцены, да? – это уже благодаря многолетним усилиям нашего Снайпса. В смысле, раньше (в предыдущем поколении) всё было несколько мерзостней. Поверь на слово. А можешь и не на слово. Я пришлю тебе распечатки с аппаратуры Бергса.