Суд Рейнмена - стр. 38

При этих словах лицо Михаила Олеговича изменило выражение, окаменело, резко выступили носо-губные складки, глаза сузились и смотрели исподлобья, а линия рта стала жёсткой, как броня. Прокурор захлопнул папку, соскочил с подоконника, вернул документы на стол и отрывисто сказал:

– Ненавижу таких Федотовых, Кромовых, Халатиных… Мало того, что они своими воплями, визга-ми, похабной музыкой и звоном битых бутылок по ночам уже всех допекли, мало того, что они изгадили всё, до чего смогли добраться, так они ещё теперь устанавливают свои законы, видите ли, «законы ули-цы», они, видите ли, хозяева жизни, крутые, продвинутые, а кто этого не признает, того изобьют, «розоч-кой» порежут или, блин, в асфальт закатают! Не нравится чья-то физиономия – бей в морду! Стекло, витрину надо разбить, скамейку или урну разломать, подъезд, стену, забор – похабщиной расписать, подъезд в сортир превратить, двери бритвой порезать, уличный телефон разломать, провода срезать и сдать в металлолом, чтобы насшибать на возлияние, а целые районы без электричества сидят! Ну не кли-мат им, когда вокруг всё в порядке, чисто и красиво, надо разорить, разворотить, обгадить, развести по-мойку и на этой помойке усесться с бутылкой, наглотаться «колёс» и счастливо похрюкивать матом!

Прокурор не повышал голоса, но металлические интонации, нервное вибрирование в голосе, крас-ные пятна на бледных скулах и сощуренные колючие глаза выдавали высшую степень волнения, равно как всё убыстряющееся хождение из угла в угол.

– Как что-то не по ним, так они как с цепи срываются! Любимая футбольная команда проиграла, так они от избытка чувств погром в городе устраивают, прохожих калечат, только если чья-то морда не по-нравилась, как будто от этого футболисты бездарные играть лучше станут! Чтобы обычные люди этого быдла боялись, чтобы голову в плечи втягивали при одном виде их прыщавых рож! Новые, чтоб им про-валиться, хозяева жизни! Мне тоже, если честно, хочется этого убийцу не карать, а руку ему пожать – хоть один человек нашёлся, который попытался их на место поставить! И если будет суд, я «человека до-ждя» не обвинять буду, а защищать!

Внезапно прокурор остановился, обводя Синдию, Иветту и Антона прищуренным взглядом, но уже не колючим, а пронизывающим, потом достал из нагрудного кармана рубашки шёлковый носовой плато-чек с вышитыми инициалами «М. В.» на уголке и аккуратно промокнул капли испарины, выступившие на высоком белом лбу, и сказал:

– Извините, коллеги, что-то я разошёлся, как на суде. Разволновался, – Михаил откашлялся, – вспомнил одну неприятную историю, связанную как раз с такими вот индивидами, как эти жертвы. Если позволите, поделюсь. Это случилось года два назад с моей женой. Ей тогда было девятнадцать лет. Она из очень интеллигентной семьи: отец – редактор литературного альманаха, мать – преподаватель лите-ратуроведения в Причерноморском Региональном Университете. Оба люди высочайшей культуры с безу-пречными манерами и Женю воспитывали в том же духе. Нет, они её не терроризировали, не навязывали своих взглядов, она сознательно приняла модель поведения в семье и разделяла взгляды родителей, и ей было глубоко противно то, что вокруг творится, «русский разговорный» можно услышать повсюду, даже в школах и чуть ли не в детских садиках. Однажды она возвращалась из университета, и в автобусе рядом с ней оказались два сопляка, которые на весь салон причитали, какая у них плохая учительница, всего-навсего за 15 ошибок в диктанте «лебедя» влепила и за каких-то сто прогулов и сорок сорванных уроков родителей в школу вызвала. Разумеется, я вам выдаю сильно подчищенный вариант их диалога, на самом деле они эту учительницу крыли так, что уголовнички отдыхают, будто у них задницы вместо ртов, и не сбавляли громкость, хотя в автобусе ехали и маленькие дети, и женщины. Женя терпела остановки три, а потом попросила их не ругаться и вышла. Они выскочили следом за ней, догнали и начали наезжать, ка-кого этого, из трёх букв, она наезжает и чего она из себя основную строит, все в автобусе молчат, а она высунулась, и они ей так вмажут, что она в стенку влипнет. Не знаю, чем бы всё закончилось, но я, в от-личие от других прохожих, не прошёл мимо, типа, моя хата с краю, а вмазал одному так, что он сам чуть задницей ту самую стену не проломил, а второму чуть ухо не оборвал, спросил, в чём дело, и предупре-дил, что если они будут подонствовать, то их самих об стенку размажут. Вот так я с женой и познакомил-ся: проводил Женю домой, её мать предложила чаю… в общем, через полгода расписались, – прокурор улыбнулся чуть шире, но улыбка почти сразу исчезла. – Но Женя так и не забыла этих двух маленьких выродков, которые угрожали ей расправой просто за то, что она попросила их не материться в автобусе. Знаете, бывает, остаётся такой осадок на душе… ну, как будто душу грязью обрызгало. Понимаете, белый день, людей и в автобусе, и на улице было полно, и никто не вмешался, молча слушали, как будто так и надо, а потом мимо проходили и даже шаг старались прибавить, как будто там действительно было, чего бояться. А были всего-то два сопливых восьмиклассника, маленькие, сутулые, кривоногие, прыщей больше чем мышечной массы, ручки как спички, а мимо них проскакивали так, будто на этом месте Тер-минатор какой-нибудь стоял! А они и считают: вау, нас боятся, мы самые крутые, а кому мы не нравимся, тех мы запугаем и порвём. Вот так: пока мы брезгливо шарахаемся от этой шпаны или не хотим связы-ваться, они будут распускаться ещё больше. Человеческий язык они не понимают, зато хорошего тумака понимают сразу. «Человек дождя» пошёл на крайность, но он доказал: против решительного отпора эти «крутые хозяева жизни» бессильны. Может теперь все эти Федотовы, Бариновы и Стругальские побоятся открыто демонстрировать своё поросячье рыло, вот так! – Снова откашлявшись, Михаил Олегович по-правил галстук, коснулся пальцами волос и заключил своим обычным беспристрастным тоном: