Строговы - стр. 75
Анна, жаждущая людей и веселья, растормошила их, заставила оглянуться на себя, сбросить тень преждевременно наступающей старости. Вечерами подруги собирались друг к другу с прялками, с вязаньем, засиживались далеко за полночь, вспоминали о девичьей молодости, пели песни.
В селе Анна получила еще одно письмо от Матвея. Он писал, что стосковался по ней и ребятишкам, просил ее как можно скорее приехать в город.
Но горячие просьбы Матвея почти не коснулись ее сердца, со злорадством она подумала:
«А, тоскуешь? Неправда, прибежишь, голубчик!»
Письмо она бросила в печку, но когда огонь уже объял его, схватила горящую бумагу и голой ладонью прихлопнула пламя.
«Что это я? Нельзя так, Матюшей писано», – подумала она и, аккуратно свернув в квадратик обожженный по углам клочок бумаги, положила его в карман юбки.
Но чувство это было каким-то мимолетным. По-прежнему с нетерпением Анна ждала вечера и, как только зажигались в избах огни, надевала новую юбку, кофту, повязывала голову пуховым полушалком и, наказав матери присматривать за Максимкой, уходила к подругам.
Однажды у Аграфены Судаковой она засиделась до петухов. Домой пришлось возвращаться одной. Ночь выдалась морозная, ясная. Сгорбленный месяц висел низко-низко: казалось, что он вот-вот заденет одним своим рогом за колокольню и повиснет на сияющем золоченом кресте.
В ночной тишине хруст снега под ногами казался оглушительно громким. Анна старалась шагать чаще и мягче и оглядывалась по сторонам. Ей чудилось, что люди, разбуженные этим шумом, поднимаются с постелей и смотрят на нее в промерзшие стекла окон.
У спуска с горы, в трех шагах от нее, из сугроба поднялся человек, закутанный в длинный тулуп.
Анна отшатнулась в сторону.
– Ой, кто это?
Человек добродушно засмеялся:
– Не пужайся, Нюра, я это.
– Батюшки, Дема! – удивленно воскликнула Анна. – Ты чего тут?
– В снегу лежал…
– Небось пьяный?
– Капли в рот не брал.
– А как же это ты, в снегу-то?
– Тебя ждал. С вечера еще лег.
– Да ты в уме ли? Морозище-то какой!
Свирепый ветер пронизывал Анну, она ежилась, топталась на месте.
– Ой, зябко, руки стынут!
– Иди ко мне под тулуп, – не то смехом, не то всерьез сказал Демьян, – тут у меня – как на печке.
Он распахнул полы тулупа, и Анна послушно бросилась к нему, будто кто подтолкнул ее.
Анна прожила в Волчьих Норах почти до Рождества. Ни одного вечера она не сидела дома.
Скоро по селу поползли слухи: болтали бабы, что ночью видел кто-то Анну в обнимку с Демьяном.
Дошли эти слухи и до Марфы Юткиной. Услышав, что говорят о дочери, она так и ахнула.
Как-то, придя домой из церкви, Марфа позвала с собой Анну в хлев, якобы помочь перенести ягнят в избушку, и стала допрашивать дочь:
– Ты в уме или без ума, Нюрка?
– О чем ты, мама? – искренне удивилась Анна.
– Да ты послушай, что люди-то о тебе говорят.
– Что, мама?
– Срам слушать.
Анна поняла о чем говорили бабы, но это ее мало тронуло.
– Поди Демьяна припутали? – спросила она.
– А то кого же, знамо его!
Марфа пересказала все, что слышала в разговорах у церкви. Анна отчаянно махнула рукой и выпалила:
– Ну и пусть говорят, мне все равно!
Марфа остолбенела. С минуту она смотрела на дочь молча, стараясь понять, что происходит с той, потом принялась ругать ее:
– Бесстыдница! У тебя дети, а ты с чужим мужиком спуталась. Ты хоть бы нас пожалела, нам ведь за тебя глаза колоть будут. – Она уткнулась в фартук, громко всхлипывая и сморкаясь.