Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан - стр. 13

– А вы бы, господин доктор, не богохульствовали! – резко осадил его отец Питирим.

– Не буду, не буду, – замахал руками Модест Давыдович, гася смех.

– Ну, положим так, – задумался исправник, бросив неприязненный взгляд на врача, – а где они потом обретались?

– Известно где, – пожал плечами староста, – так в господском доме и жили, а когда волю объявили, так старый барин поначалу не верил. Все кричал, дескать, не может того быть, чтобы благородное дворянство их прав лишили. Ну а как понял, что манифест не поддельный, так с горя и запил. Да так крепко, что господь его и прибрал.

– А Прасковья-то куда делась с ребенком?

– А кто их знает. В шестьдесят третьем-то крепость для дворовых людей кончилась, так они и ушли куда глаза глядят. Больше их в деревне никто и не видел.

– А не видели ли вы, любезные, на теле ребенка Прасковьи вот таких знаков? – спросил Батовский и велел Дмитрию снять больничный халат.

Тот нехотя повиновался и открыл взорам присутствующих свое тело. Впрочем, ничего особенно примечательного на нем не было, если не считать непонятную надпись под левым соском на груди, включающую буквы, скобки и римскую цифру три. Рисунок на левом плече был еще более чудным, однако человек, бывавший на Востоке, сразу бы узнал в них китайские иероглифы.

Члены комиссии с большим любопытством осмотрели татуировки, причем Михалков, чтобы лучше рассмотреть, даже привстал с кресла, а Воеводский вставил в глаз монокль.

– Что скажете?

– Да кто же его разберет, ваше благородие, – помялся староста, – такого раньше не видал, врать не стану, а только…

– Что, только?

– Да старый барин, он как бы не в себе иной раз был…

– Это как?

– Да чудил, прости Господи его душу грешную, – пробасил священник, – он в молодости на флоте служил, да в дальних странах побывал. У него на теле тоже всякие бесовские картины были наколоты. Мог и младенцу повелеть наколоть, тут как уж теперь узнаешь.

– Стало быть, опознаете этого человека?

– Так точно, ваше благородие, опознаем. Наш он, Митька, стало быть.

– А фамилия?

– Так мы это, в Будищеве-то все Будищевы!

– Откуда только у вашей деревеньки эдакое название заковыристое?

– Так это, тоже все через старого барина.

– Как это?

– Ну, батюшка же рассказывал, что он до баб охоч был. Так нашу деревню Блудищево и прозвали. Ну, а как перепись проходила, господа переписчики посмеялись, конечно, но сказали, что не годится таким названием ланд-карты портить и переделали на Будищево. Вот с тех пор и пошло.

– Ладно, так в протоколе и напишем, что в найденном на болоте неизвестном опознан Дмитрий Будищев, бывший дворовый господ… как вашего барина-то?

– Известно как, господин Блудов.

– Тогда понятно, бывший дворовый господ Блудовых. А может, не бывший?

– Да кто же его знает? Старый барин-то, как помер, наследники его так и не показывались. Управляющего только прислали, а сами ни ногой. То в Париже, то в Петербурге, то еще где.

– Это что же получается, господа? – неуверенно промямлил Михалков, щипнув себя за кончик роскошных усов. – Этот молодой человек – не бунтовщик?

– Пока не доказано обратное – нет! – решительно заявил Воеводский. – Поскольку главнейшим принципом российского судопроизводства является «praesumptio innocentiae»[5], то никто не может быть обвинен без достаточных на то совершенно неопровержимых, так сказать…