Стрекоза ты моя бестолковая - стр. 23
– А ты?
– Что я?
– А ты чего не катаешься? – еле слышно вымолвила Машенька.
– Так мне некогда, – охотно пояснил Костя. – Я тебя жду. У нас ведь с тобой как? То ты в рейсе, то я. Вся жизнь в ожидании проходит. Ты же вот тоже домой не катаешься? Или ты городская?
– Нет.
– А чья ты, Маш?
– Твоя, – потянулась к Рузавину девушка.
– Это я понимаю, что моя. Родители-то у тебя есть?
Машенька утвердительно кивнула.
– Далеко?
И снова девушка предпочла отмолчаться и просто покачала головой.
– А где? – продолжал выспрашивать ее Костя, вдруг неожиданно заразившийся тревогой, которую оставила ему сестра.
– Охотничья, – немногословно ответила Машенька.
– Так это ж рядом! – обрадовался он. – По московскому направлению. Пять минут от Кушмынска. Может, съездим?
– Не к кому.
– Как не к кому? Ты ж сказала, родители есть.
– Есть. Отец помер. А мать в городе.
– Так давай к матери тогда. Раз в городе. Хоть познакомишь. Свадьба ж скоро. Пригласить надо.
– Не надо, – отказалась Машенька и закрыла глаза.
– Ну как это не надо? – заволновался Костя. – Это ж мать. Положено так. Что ж это я без тещи свадьбу буду праздновать?! – попытался пошутить Рузавин. – Не по-людски как-то. Не по-человечески. Что ж она у тебя… зверь, раз нельзя гостям показать?
– Нельзя, – отвернувшись к стене, Маша зарылась лицом в подушку, словно спряталась, а потом долго лежала, не говоря ни слова.
Не стал он ее тревожить: молча ходил от стены к стене на цыпочках, стараясь не шуметь. Отчего-то смотреть в Машенькину сторону было боязно: на спину перевернулась, носик к потолку вздернула, глаза свои стрекозиные закрыла, лежит не шелохнется, словно в гробу царевна. Раз, вроде как нечаянно, взглянул на нее притихший жених, другой, а потом не вытерпел и склонился: дышит ли?
– Маша, – осторожно провел он рукой по ее щеке. – Что с тобой?
Даже не вздрогнула стрекоза: только глаза приоткрыла и снова в себя ушла, будто над ней, кроме потолка, ничего не было.
– Мань! – занервничал Костя. – Ты чего ж так расстроилась?
Девушка еле заметно покачала головой.
– Не расстроилась? – продолжал допытываться Костя. – А чего? Обиделась? Я ж как лучше хотел… Как положено. Не хочешь меня с матерью знакомить, не надо. Твое дело. Сло́ва тебе не скажу. Нет и нет… Только ты не молчи вот так вот, как сейчас. А то будто меня и нет здесь. Лежишь и молчишь. Ну хочешь, в кино сходим?
Маша упорно молчала.
– Не хочешь в кино? Давай пройдемся. Тепло на улице, хорошо.
– Я к маме хочу, – неожиданно вымолвила Машенька и села в кровати. – Поедем.
Услышав ее немного хриплый голос, Костя чуть с ума не сошел: что ж это такое происходит?! Он ей – про Фому, она – про Ерему, не хочу, не буду. И вдруг – на тебе: маму ей подавай.
В тот вечер Константин Рузавин в первый и в последний раз видел свою тещу – Глафиру Андреевну Соболеву, о существовании которой сегодняшним утром он даже и не подозревал. Эту женщину он узнал бы из тысячи других благодаря широко расставленным, как и у Маши, глазам. На первый взгляд сходство было настолько поразительным, что даже возраст не внес никаких специфических различий. Однако при более близком рассмотрении у Кости возникло странное ощущение: он почувствовал себя в опасности. И знал ведь – ничего ему не угрожает, а невнятная тревога все разрасталась и разрасталась. «Отчего?» – озадачился Рузавин и, тайком взглянув на Глафиру еще раз, ахнул. У Машиной матери были съевшие радужку расширенные зрачки, отчего глаза казались двумя черными дырами.