Страж и Советник. Роман-свидетель - стр. 23

Кого я играю?

Президент – актер лучший из лучших?

И кто невидимый кукловод?

Юная библиотекарша странно смотрит: видно, что я голый?

Но если одна голая прошла по Конногвардейскому бульвару в наряде из рисунков на животе, почему бы в наряде из чужих слов не пройтись голым по библиотеке? Актер хватает чужие одежды, они к нему льнут. Тут страшное дело. Актера никто не знает, он себя не знает. Он хочет кого-нибудь играть. Ему нужно играть, без этого он задыхается, как пустое место без содержания; как платье, которое ни на кого не надето.

Актер метафизически никак не одет.

Лица нет.

Президенту надо быть президентом, иначе он не сможет жить?

Хотят, чтоб силы не было, одна непреходящая немощь. Время есть тем, что оно постоянно не есть? Есть тем, что оно непрерывно проходит? Убрать, устранить человека власти, заактерить, по-свински визгом довести до страха, до паники, до смятения и поражения, – Розанов вглядывается в бумаги у меня на столе. Страшная видимость, когда человека вовсе нет. Тут великая тайна возможности актера – это тоже в какой-то малой и редкой дроби вложил же Бог в человека при создании его.

Числитель и знаменатель – числитель-актер растет, а человек-знаменатель скукожился. Но почему и отчего страсть к переодеванию? Да потому, кивает Розанов, что в человеческой массе есть дыра, не заполненная ничем. Даже бессловесные имеют собственный вид, актер его не имеет – метафизическое существо и собственного вида никакого не имею.

Меньше вида – больше гения? У актера искусством отнята душа.

Кого я предназначен сыграть?

У политика тоже может быть отнята душа. Актер, можно сказать, скрытая опасность в каждом. И создано актерство нарочно, чтобы предупреждать. Актер представляет контур возможного в человеке: актер не индивидуализирован. Чего доброго, предупреждал Розанов, рукоплескать станут, когда гроб выносят. Потенция, потенция! В какую игру с моей помощью кто-то хочет вовлечь Президента? И зачем в его вселенские игры втягивают с чужих строчек меня?

Розанов судил из точки: откуда все слова? Да когда человек поймет, что жизнь вокруг бесконечна, а он сам конечен. Тогда сразу про Бога и про любовь. И молодящийся спикер в рубашке с короткими рукавами приглашал молодежь в Думу учиться правильно править. А вот несколько раз повторенное постановление о неприкосновенности членов Совета Федерации и депутатов Государственной Думы – как насчет вечности?

Распространяется неприкосновенность хоть в малой степени на меня – ведь всегда свидетелей устраняют?

Я открыл заранее приготовленные строчки для разговора.

Западничество – горькое начало русской истории.

Опасно немцам сближаться с русскими, ведь русская утробушка немедленно переваривает их и обращает в русскую кровь, в русское мясо, в русскую душу.

Внешнее – политическое, а внутреннее – религиозное.

Нравственная правда или национальный эрос: опыт войны.

Ружья и моральный закон.

Логика мысли и жизни – вообще удел немногих.

Нумизматика есть немножко древнее жертвоприношение – последнее оставшееся нам.

Мессианизм – опасен.

Мы довели историю свою до мглы, до ночи. Но – перелом. К свету, к рассвету! К великим утверждениям. К великим «да» в истории, на место целый век господствующим «нет».

Звезды не пожалеют – мать пожалеет.

Солнце в окна библиотеки светило холодно по-осеннему – в Москве всегда ярче, чем в Петербурге. И то, что Розанов написал, к житейским осеням во всех местностях известно. Но Розанов, словно бы возражая Августину о том, что существует лишь настоящее – время противоречит самому себе, его нигде нет, будущее становится прошедшим, не переходя через настоящее, нежившее, не живя, отживает, – из своего времени Розанов пригоршнями жадно хватал мое теперешнее библиотечное время, хлестал березовым банным веником, – до бани большой охотник.