Страж и Советник. Роман-свидетель - стр. 2
Даже в минуты любовной близости никогда не переставал смотреть на себя и происходящее словно бы со стороны. На свой лад собирал раньше без молитовки, теперь с молитвой. Ведь в пионерские годы Президент ни одной молитвы не знал, только чувствовал, что молитвенность есть. И даже удержание вдохновляло, в рывке чувствовал себя между тьмой давления и свободным вдохом. Но ведь то, что говорят об удержании-сне, значимо и по отношению к смерти. И если тело-друг могло потерпеть – с первых тренировок запомнил – никогда не форсируй вдох, то душа не терпела ни одного мига. Не хотела ждать, когда проорут вслед друг другу первые, вторые и третьи дневальные-петухи. И наколка создана кратчайшей фантомной болью… пропала в миг пробуждения.
Прошел сквозь кожу, вцепился в каждую мышцу дракон.
Но заставлял всегда быть готовым.
В одну встречу – из другой встречи, из самолета в бронированный автомобиль, из одного выступления в другое. И действовало какое-то смутное понимание – ни философия истории Гегеля с Наполеоном, ни ориентировки мастеров подозрения Маркса и Фройда, где верховодили революция, агрессивность и сексуальность, ничего до конца не проясняли. Надо было как-то по-своему интуировать, что, как известно, означает хватать. И Президент иногда не совсем ясно чувствовал, что вовлечен в почти непостижимую для ума и понимания игру дня и ночи.
Это не было ни благом, ни радостью понимания, ни достижением.
Не только естество, но все давно привычные знаки теряли простую ясность – открывались глубины шифровки, игра отрицательных понятий, противоречий и оппозиций, игра реактивных сил. Не существовало ничего абсолютно первичного, но без него Президент не мог существовать. А раз истина подражания есть утомительное соперничество, конкуренция и борьба за власть, надо было найти достойного. Президент нашел, хоть образ был по-человечески недостижим, можно переносить его качества на себя. Вслух соотносил себя с рабом на галерах, но полагался на насилие-созидание по образу и подобию совсем невозможного для подражания. И тогда больше не было различия между тайным и явным – знание самого себя как того, у кого есть собственный ничем извне не сдерживаемый опыт. Но выявление своей несвободы и нехватки при всей необъятности власти было невыносимо постыдным в ночных переживаниях, когда он чувствовал, что что-то с тяжелым дыханием наваливается сверху и удерживает в захвате.
Кто такой? – иногда в ночи так себя спрашивал об этом давящем существе.
Но днем вопрос отпадал сам собой: нечистой силы не существует. И оставалось только смутное переживание.
Впору было думать про какое-то безначальное первоначало из университетского учебника – перводвижение, первоцветок, первоприём… перворазведка и самая первая контрразведка. Выросший на асфальте, Президент не имел перед глазами природной тайны, где могло бы показывать себя чудо. И все-таки открывалось чудесное, словно бы неведомая за что награда. Но виденье всегда кончалось, дыханье выравнивалось. И надо было зажечь свет, если ночь, или просыпаться, если настало утро. Но еще ясней представала какая-то мировая сеть без конца и без краев. И надо было представить тех, кто забрасывает, кто стоит у лебедки и следит, чтоб не лопнули троса. А потом люди в мокрых робах рядами – сортируют, укладывают, потрошат! И этих работяг вблизи представить – это народ… простой народ.