Стравинский - стр. 23
Гуня зевает, Тепа зевает, свинка зевает, оса зевает, все сладко зевают, все скоро уснут.
Конец главке.
Но вы не печальтесь. Осы, свиньи, другие птицы и звери, гуси еще не раз будут появляться на страницах повествования, поскольку роман мой возможно и не роман вовсе, а уголок пейзажа. Пусть и городского.
А чем город плох? И в городе люди живут.
Вот, кстати. Раз уж Абхазию вспомнили…
Уж если воля и покой, уж если воля и покой…
Пусть будет, в самом деле. В самом том пределе
Где капля – жизнь. А жизнь уже как капля. И покой,
Живая капля в палевом тепле. В тепле ли,
В ма’сличном тепле ль. Живая капелька, колючка. Воля
На скучном дне нескучный огонек. Иль голова из пара.
Иль вот мечта о синеве. Мечта, казалось бы, но воля
Однако ж. Воля и покой. Провал конфорки, зев футляра,
В углу паучий сон – трехпалых стульев сон. Покой
К гостям готовились. Рты, голоса, всё умерло. А жизнь осталась.
В подтеках пол остался, сон в углу. И стыд, а, все равно покой.
Стыд раковин и ванн, стыд рака красного в тазу из детства. Старость.
Часы стоят. У рака звездочка во лбу была. А старость – это воля.
Поскольку все ушли. А пар – молчун. И паучок молчит, не шелохнется.
Вот эта звездочка – не капелька ли та, что огонек, и жизнь и воля?
Пусть будет. Пусть много будет, россыпь – на цветках и на оконце,
На скорлупе, на львином бюсте Пушкина… и на оконце.
Покой, и жизнь, и капелька, и воля…
Трехпалый паучок – молчун. Цветы молчат, сам подоконник. Все – покой.
Как видите, тепло молчит, молчит герань, и вата, и постель пустая. Все – покой.
Подарков хочется, конечно. Пусть леденцов, пусть петушка. Всегда в потемках. С детства
Хочется. Хотя б искрящей корочки, пусть даже скорлупы в потемках с детства
Хочется. Подарков хочется. Всегда. Всегда в потемках. С детства
Хочется. А рака было жалко, ибо он живой, и умирал в неволе.
Асбест. Абхазия. Аз – скорлупа. Аз – воля
Алтарь. Меловый круг. Аз – немота. Аз – воля.
Война была. Вот что, была война. Или убийство. Что-то в этом роде. Воля
какая-то. Или дуэль… не помню, кончилась, иль нет. Уже покой, уже не слышно.
Остыл простор, остыли пушки.
Белым бело, часы стоят, асбест и скорлупа, покой и воля.
С дуэли Пушкин возвращается с бубнящей головой подмышкой.
Пусть говорит. Пусть лучше Пушкин
Это уже другого поэта стихи. Но не Пушкина. Возможно, автора у этих стихов вообще нет.
Странное заявление? На самом деле всё просто. Там, на третьем этаже, где оса уснула – бюстик Пушкина с отбитым носом. Бюстик Пушкина и чайник со свистком. Не тот, что у Визбора – другой. Неприглядный. В подтеках и ссадинах. Впрочем, кому – как. Лично мне нравится. Настоящий чайник. Из жизни. Дырявый, наверное. Не видел, чтобы его когда-нибудь с подоконника снимали.
Чайник и бюстик Пушкина без уха. На третьем этаже в окруженье ос. А под лавкой свинка.
А смутных стихов не бойтесь – они благость несут.
Вот, кстати. Раз уж Воронеж вспомнили…
наутро вонзаясь пшеничной стрелой
поезд дневной всегда новобранец
сон и тоннель и вода преисподней
подушка чернеет рай позади
заспан в сравнении с раем грядущим
вода в подстаканнике угли и чай
деготь и соль и зрачки верхней полки
будет домчимся однажды куда
Воронеж Воронеж Воронеж Воронеж
Воронеж предвестники степь да игла
будут и сливы наверное вишни
русский пейзаж и этрусский и овен
подушка чернеет и мчится овалы