Стратегия. Гоблин - стр. 36
Во время движения, уже не так отвлекаясь на поиск следов возможного преследования или слежки, я часто поглядывал в бинокль на противоположный берег большого острова, острова Пузана. Там над террасой появился настоящий лес, плотной стеной росли огромные деревья и кустарники. В низинах растительность в паводок стоит притопленной, и по стволам деревьев заметно, что уровень реки может подняться выше на метр. Часть этого сложного русла-эстуария на какое-то время превращается в одно сплошное озеро, передвигаться по которому возможно только на лодках, без пеших прогулок вообще.
Над кронами деревьев постоянно парили птицы, количество и разновидности которых описать сложно. Все торопились завершить свои дела до наступления темноты. У самого уреза воды стояли белые цапли, выцеливающие зазевавшихся лягушек, стайками плавали утки. Об остальных видах, населяющих прибрежные заводи с кувшинками и мелкие травяные острова, я толком ничего даже и рассказать не могу. Определителя птиц с собой не имею. На моторе рядом с берегом ходить непросто, придется регулярно глушить, чтобы очистить винт от накрутившейся травы.
Доносились заунывные глухие вопли уже знакомой мне необычной птицы черно-белого цвета, которую в Доусоне называют камунго. Размером она с глухаря, голова украшена пером, напоминающим антенну. Вкусные, жирные, мяса много и рыбой не отдает.
Зеленые попугайчики стаями носились над рекой, перелетая от берега к берегу. По шевелению крон деревьев можно было заметить перебирающихся в них обезьянок, а на торчащих из воды корягах – греющихся в солнечных лучах редких больших черепах.
Жизнь кипит! Если через плотные заросли кустов травы подойти к самому берегу, то видно, как кругом прыгают лягушата, разноцветные кузнечики, в воздухе снуют зеленые, синие и красные стрекозы. К вечеру, когда спадает жара, насекомых у воды вообще прорва.
Все шло спокойно, пока минут через семь хода я не услышал звук, заставивший меня вздрогнуть и остановиться. Признаюсь, я даже испугался, сначала даже не осознав этого. Звук этот чем-то напомнил мне тот самый, который я услышал в парадной блокадного города, попав туда впервые. Панический, повторяющийся в истерике писклявый плач, тревожный и щемящий сердце, словно мольба о помощи. По-хорошему, мне нужно было, не обращая на это внимания, делать ноги и быстренько бежать дальше, к лагерю, но проклятая память о тяжелых снах не дала этого сделать. Хотел уйти, но уже знал, что не уйду. Я просто не смог бы двигаться почти два километра по колее с затихающим за спиной то ли плачем ребенка, то ли его стоном.
Оставив мешающий пулемет перед зарослями и вытащив пистолет, прислушался и осторожно углубился, отодвигая ветви левой рукой. Растительность цеплялась за рюкзак, и я осторожно высвобождался из объятий кустарника, который, не желая отпускать, обнимал меня цепкими лапами. Стараясь лишний раз не трещать сучками под ногами, я наконец вышел к реке перед последним кустом, который оставалось лишь отогнуть в сторону.
Ну и что тут происходит? На небольшой полянке у воды, растопырив по песку обломки сучьев, лежало длинное дерево, принесенное сюда в паводок и похожее на чудовищную кость, серую, обглоданную дочиста. Ствол был на треть погружен в воду, а на самом большом суку, очищенном течением от ветвей помельче, на самом краю, балансируя над водой из последних сил, сидел самый настоящий поросенок. Так вот, оказывается, кто пищал! На душе сразу стало легче.