Стратегическая авиация России. 1914–2008 гг. - стр. 38
Штурману полюс доставил много хлопот. 40 минут потребовалось на перевод СУК на 123‑й меридиан, ведущий к западному побережью США. Штурман потребовал от меня самого серьезного отношения к тому самому штырю, тень от которого может указать нам путь.
Справа вижу циклон. В 6 часов бужу Чкалова. Встав, он идет к штурману. Беляков сообщил, что полюс “проехали” два часа назад. Валерий рад, смеется.
– Что же вы, черти, не разбудили?
– Пожалели… чего там было смотреть.
– Нужно, Егор, дать телеграмму о проходе пупа Земли.
– А ты напиши текст и прикажи передать его, – посоветовал я другу.
Чкалов ушел к Белякову, взял у штурмана блокнот и стал быстро писать. Много раз мял в комки свое творчество, наконец передал Белякову две страницы текста.
Тот невозмутимо прочитал и все восторги Чкалова превратил в краткое донесение, записав его в радиожурнал:
“Москва, Кремль. Сталину. Полюс позади. Идем над полюсом недоступности. Полны желания выполнить Ваше задание. Экипаж чувствует себя хорошо. Привет,
Чкалов, Байдуков, Беляков”.
Уже меняя меня на пилотском кресле, командир пожаловался: “Сухарь твой Сашка. Выбросил всю лирику человеческой души. С нашими фамилиями 22 слова пропустил профессор”.
В 9.40, преодолевая навалившуюся усталость, я полез в первую кабину сменить Чкалова, у которого от высоты, длительной работы и кислородного голодания так сводит ногу, что он не может больше усидеть на пилотском месте. А это означает, что rpафик вахт на корабле сломан окончательно и штурману Белякову придется еще долго работать без отдыха, учитывая, что мы преодолеваем самый сложный участок намеченного маршрута.
Смена летчиков происходит с затруднениями – уж слишком тесна кабина, – и поэтому на высоте после полутора суток непрерывного полета напряжение настолько большое, что сердце стучит и подсказывает: “Подыши кислородом!” Я натягиваю маску и откручиваю вентиль кислородного прибора. Сразу становится легче, пульс уменьшается.
Командир после смены подкачал масло, но у него закружилась голова, он бросился к кислородной маске и, словно провинившийся, бросал взгляд то на Сашу, то на меня. В 10 часов 45 минут потребовалось переключить питание бензином на крыльевые отсеки. Эта операция была настолько тяжела, что даже Чкалов выбрался из крыла бледный, как полотно. Я ему крикнул:
– Дыши кислородом! – и протянул свою маску.
Валерий, сделав несколько глубоких вдохов, сказал: “Еще неизвестно, как придется над Кордильерами ночью, дорогуша… Там кислород обязательно понадобится”.
Я хотел было тоже отключить кран, но Чкалов сурово отрезал:
– Вот этого уже не допущу! – и, открыв вентиль до отказа, пристроил на моем лице маску. – А Сашка держится! – крикнул он мне в ухо.
– Но вижу, что Чапаю приходится туговато. – Белякова мы называли Чапаем в связи с его службой в Чапаевской дивизии.
Чкалов прилег. Беляков прислал записку: “Идем с попутным ветром, скорость 200 километров в час”. Приятные сведения. Может быть, быстрее проскочим циклон.
Беляков разбудил командира, и они вдвоем, забравшись на резервный маслобак, переглядываясь через мое сиденье – один слева, другой справа, – стали думать, какой дать мне совет.
– Иди, Егор, прямо в пекло, тебе не привыкать! А что надули нас некоторые наши ученые, мол, верхняя кромка облаков в Арктике не превышает 3–5 километров, так мы же еще в 1936 году почувствовали, как неверно такое представление.