Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - стр. 19

Эта невесомая, но реально существующая пирамида метафизическим образом давит на всех нас, кому повезло родиться от выживших в той войне, и это зияние в памяти и ментальности нашего народа никоим образом не может быть погребено разного рода суждениями о миллионах тел, которыми, якобы, забросали врага, или же забыто национальной исторической памятью.

Боюсь также, что это военное, практически все целиком погибшее поколение настолько сильно повлияло на последующие события истории большой России, что мы даже и не предполагаем, как это аукается в современной нашей жизни. Может, это и был поворотный, трагический узел русской истории, который предопределяет ее финал и завершение во всемирном смысле. Не хотелось бы даже и думать об этом, но события, какие протекают на пространстве той самой необъятной и большой, как я написал выше, России, начавшиеся после 1985 года, говорят и свидетельствуют именно об этом. Что-то было сломано в таинственном механизме функционировании всего народного целого во время последней войны, да так, что это может обрушить всю нашу жизнь уже в веке двадцать первом.

После этого было знаменитое поколение «шестидесятников», давшее талантливых писателей, инженеров, конструкторов, физиков, математиков, врачей, ученых, артистов, музыкантов, вообще блистательных деятелей культуры. Это была эпоха известной свободы и понимания того, что жизнь не представляет из себя бесконечную борьбу, но в ней силен чисто человеческий элемент, связанный с частной жизнью, решением индивидуальных проблем. Это приземление России было чуть ли не единственным периодом в ее истории, когда народ не принуждался к историческим свершениям, сопровождающимися лишениями, тягостью быта и отказом от личного существования.

Герцен писал о своем поколении как исторически «потерянном»: мы были, писал он, «как мальчишки, которые бегут за проходящим через город полком, а полк уходит, и куда бежать и что делать дальше, не совсем понятно» (автор специально не заглядывает даже в свои предыдущие книги, где эта цитата из Герцена приведена точно, ему важно воспроизвести сам дух ее, какой живет в его памяти именно в таком виде), но для Герцена – и полк был, и было понятно, какие люди в нем служили, и что это они брали Париж и выходили на Сенатскую площадь, и было, в итоге, кому бежать за ними.

К какому поколению отношусь я сам, родившийся в 1950 году от человека, прошедшего всю войну, попавшему в те самые 3 %, о которых я написал выше? За каким полком мне предстояло «бежать», и бежал ли я со своими товарищами по поколению? Тяжелый вопрос. Он тем более тяжел, что накладывается на исторический разлом, какой пережила Россия в 90-е годы, какой весь пришелся на самые зрелые годы моего поколения. Такого разлома и отказа от всей прежней жизни не доводилось переживать ни Пушкину, ни Толстому, ни Достоевскому, ни Герцену. Весь трагизм раскола целостности и прерывания последовательности национальной истории пришелся именно на наше поколение, родившееся в первые послевоенные годы. Мы были в состоянии «акме», в расцвете своих сил, творческих замыслов, грандиозных планов, и все это было (почти все) решительным образом отброшено из жизни, как ненужное, лишнее. Нам предлагалось начать все с нуля, заново.