Страсти по Митрофану - стр. 38
– Мальчики, у вас все хорошо? – В дверь Митиной комнаты заглянула Марьяна.
– Хреново у нас все, мать. Ремень неси, широкий. Митька что-то перестал понимать человеческие слова. Не хочет отца слушать. Неси-неси, не робей. А то и тебе попадет. – Филипп подмигнул Марьяне. Она знает, что он имеет в виду… Ушла сразу! Не перечила. Его жена не перечит ему. Если даже весь мир перевернется, и все жены будут перечить мужьям, его жена будет ему служить, как служит уже семнадцать лет. Поэтому он и женился на ней. Поэтому и живет с ней, терпит ее, не такая уж она и красавица. Но зато умница какая… Все понимает с полуслова. И служит ему, служит, и верит в него, боготворит. А так и должно быть! Никак иначе! До сорока лет такую женщину не мог найти, и все же – нашел!
– Вот… – Марьяна, не заходя в комнату, просунула ему ремень. – Ты этот просил?
– Этот… Дверь закрой. Ну что, Митяй, доигрался! Вставай к столу. Снимай… это все… – Филипп сам задрал Мите старенькую тельняшку, в которой тот любил ходить дома. – Это что же, и места нет, где тебя пороть? Синяки одни. Я же не зверь, по синякам парня пороть… А по заднице нельзя… Играть не сможешь на виолончели. По ногам разве что…
– Батя… – Митя умоляюще смотрел на отца. Как страшно, когда он так спокойно рассуждает… Лучше, когда кричит…
– Ну-ка… – Филипп резко развернул сына спиной к себе и стал хлестать его, куда попало. – Терпи, ты и так сегодня два раза уже провинился. Пикнешь – запорю до крови. Ну-ка… – Филипп на секунду остановился, – пиши ей, что я сказал. Пиши!!!
Митя молчал, наклонив голову. Филипп поднял его голову и притянул близко к своему лицу:
– Тебе кто важнее – она или я?
– Ты, батя.
– Вот и пиши: «Пошла на хрен от меня».
– Я… я не могу.
– Хорошо… – Филипп неожиданно отпустил сына, медленно свернул ремень и открыл дверь. – Хорошо…
– Батя?.. – Митя со страхом ждал, что сейчас будет.
– Ничего, сына, ничего. Батя твой и такое переживет. Я же тебя люблю. Я же все про тебя понимаю. Прищемила тебя шмара какая-то, ну, значит, прищемила. Значит, не мужик ты еще. Мужика – не прищемишь. Мужик – пнет ногой и дальше пойдет по жизни. Один – понятно? Один! А иначе – он не мужик. Побежит за тобой – значит, твоя. Не побежит – и хрен с ней. Ясно?
– Ясно, батя… Но…
– Никаких «но», сына! Ты меня слушай! Я знаю, что говорю. Ты книжки читай, а слушай – меня. В книжках – выдумка, ложь, так, как в жизни должно быть, но никогда не бывает, понимаешь? Не понимаешь… Сейчас объясню. Садись, поговорим.
Филипп прошел в гостиную, сел на диван, поправил старенькое покрывало, сбившееся и открывшее ободранные подлокотники, откинул руки за спину.
– Что ты там стоишь, как неродной? Иди, садись поближе к бате. Эх, вот что бы ты делал без меня… Сердце слабое у меня, а ты меня так мучаешь, заставляешь нервничать… Вот так сидели наши великие русские писатели в теплых креслах, чай попивали со сладкими настойками и пирогами с перепелками и фантазировали. А я тебе скажу, как на самом деле бывает. Как бывает в этой поганой, поганой, несправедливой жизни. И ты будешь ко всему готов. К жизни готов. Мал ты у меня еще, мальчонка совсем… Ну, иди ко мне.
Филипп подождал, пока Митя осторожно подойдет к нему, обнял мальчика, усадил рядом с собой и крепко расцеловал.
– Вот ты какой у меня, своенравный, как батя… «Но» он мне говорит… Ишь, какой смелый… – Он потрепал сына по щекам. – Щеки-то ввалились, каши мало ешь. На ночь иди поешь да и спать ложись! Давай-давай, а мне еще с матерью твоей надо поговорить по душам, а то что-то вид у нее бледный, заработалась наша мать. Надо бы ей отгулы взять, да всей семьей нам на шашлыки мотануть куда-нибудь в Подмосковье.