Страшно жить, мама - стр. 6

Паша сел рядом и положил руку мне на колено.

Я молчала. Паша уже стянул с меня майку.

– Плохой ты. За что я тебя люблю?

Он промычал что-то над моим ухом.

Осталась я у него. Квартира была свободна на все выходные: родители уехали на дачу. Я была счастлива, что провожу это время с ним. Правда, к нему тут же набежали друзья, все пили водку, много курили и матерились. Громко играла музыка. Паша любил электронную, и с каждым новым музыкальным завитком мне казалось, что у меня разовьется шизофрения. Но быть в толпе – незнакомое и удивительное чувство, которое мне нравилось: эта пульсация, жжение от сигаретного дыма в глазах, песни, смех. Иногда ловить Пашину руку и улыбаться. Его поцелуй в висок. Желала застрять в этом хаосе навсегда, чтобы никогда не встречать пыльное утро, где Паша бежит по своим делам, а мне остается ждать его звонка.

Иногда мы прятались в родительской спальне, и мне было весьма неловко в комнате, где еще недавно были его отец и мама. На прикроватной тумбочке – бульварный роман в мягком переплете, футляр для очков, расческа, помада. Из шкафа торчал рукав свитера, у кровати – женские тапочки. Я все это замечала, пока падала спиной на кровать, и мысленно шептала: «Простите».

Утром в воскресенье я убежала домой. Не нравился беспорядок после вечеринки, чужие люди, которые спали в комнатах прямо в одежде, кто на диване, кто на полу. Окурки, бутылки, разбросанные остатки еды. Знала, что Паша проснется чужим, отгородится от меня, словно мы незнакомцы в общем пространстве. Хмуро станет бродить по квартире, разбудит друга. Они выпьют на двоих бутылку холодного пива и примутся за уборку.

Я позвонила ему только вечером. «Приезжай ко мне, – попросила, – испеку вкусный луковый пирог». Паша согласился. Я прыгала в сумасшедшем визге, словно маленькая собачка. Готовила, убиралась: пылесосила, протирала пыль, поправляла шторы, расставляла подушки. «Паша приедет!» – мысль теннисным шариком прыгала во мне и била в виски.

В десять я звонила ему домой. Никто не ответил. Едет – я еще не теряла надежду. В одиннадцать поставила пирог снова в духовку подогреться: холодный он был невкусный. Но Паша не приехал. Я прождала его до трех ночи. Курила, сидя на подоконнике кухни, бросала крошки от пирога вниз и старалась ни о чем не думать.

Когда мне исполнилось семь лет, в нашей с мамой жизни появился дядя Федя. Большой усатый мужчина с серыми, как грязный лед, глазами, и всегда с легким перегаром. Мама влюбилась.

– Доченька, ты его папой не называй, но я очень надеюсь, что однажды мы станем большой семьей.

Дядю Федю я терпеть не могла. Он был шумным, глупым и наглым. Дома у нас он вел себя по-хозяйски. Вроде польза была: все быстро чинилось пухлыми волосатыми пальцами – краны больше не текли, розетки не отваливались. Но видеть, как он разваливался в полосатых трусах на нашем диване, мне было противно. Укладывать спать меня начинали довольно рано. Уже в восемь загоняли в кровать, и задвигалась штора.

– И не смей мне! – грозила мама пальцем, и я покорно пыталась уснуть. А они хохотали, гоготали, стучали стаканами и бокалами. Весь этот взрослый шум и шорох отдавал чем-то вульгарным, пошлым. Я понимала, что дядя Федя не собирался создавать семью: он просто решил пожить у нас, искренности и чистоты в его помыслах я не чувствовала.