Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно» - стр. 48

[20, с. 35].

Возникшие проблемы в разных отрядах решались по-разному, но в целом все происходящее можно сравнить с хорошо известным понятием «продразверстка». Все добытые в бою или на охоте продукты сдаются командованию отряда, а уже командир распределяет по своему усмотрению. За утаивание продуктов – расстрел!

Почему я сравнил этот метод с «продразверсткой», объясню на примере Бахчисарайского отряда, так как там пошли другим путем, практически введя «продналог».

Как вспоминал командир отряда М. А. Македонский: «Дневной рацион состоял из одной лепешки, маленького кусочка конины и кипятка» [58, с. 64]. Вскоре партизаны не могли себе позволить и этого. Тогда подспорьем стала охота.

«Чтобы заинтересовать людей, мы ввели своеобразную премиальную систему. Группе партизан, которая убила оленя или козу, мы отдавали сбой (голову, ноги и внутренности животного), а туша шла в общий отрядный котел.

Этот порядок был введен по предложению самих партизан и выдерживался самым строжайшим образом все время, пока мы были в лесу. Привели два партизана в отряд корову – получайте ее голову, ноги, кровь, а остальное – на всех. Подстрелил партизан зайца – половину тушки возьми, вторую половину отдай отряду.

У нас не было случая, чтобы кто-нибудь, кому повезло на охоте, утаил добычу от товарищей. По законам леса такого партизана мы бы расстреляли.

Премиальная система применялась и на продовольственных операциях. Скажем, проводится налет на мельницу или на склад – участники операции получают награду: восемь котелков муки каждый отдает отряду, девятый оставляет себе.

Благодаря такой практике люди, как бы ни было им тяжело, охотно шли в дальние походы, на опасные операции.

Несмотря на все наши старания, бывали дни, недели, когда партизаны не получали никаких продуктов, ни ложки муки, ни кусочка мяса – абсолютно ничего. Чем мы тогда питались? Пожалуй, легче сказать, чего мы не ели, потому что ели буквально все: молодые побеги, листья, траву, древесную кору, прошлогоднюю картошку, трупы павших животных и т. д. Шкуры убитых оленей, снимали с ног обувь – постолы, резали их «на лапшу» и варили. Все, что можно было жевать, что хоть как-нибудь усваивалось желудком, – все шло в пищу» [58, с. 108].

А вот что вспоминал Андрей Сермуль: «В заповеднике перед войной зубры были. Мокроусов с самого начала строго-настрого нам запретил их трогать. Приказ дал: под расстрел того, кто убьет зубра, он, мол, 10 тысяч золотом стоит. Зубров этих в конце концов немцы постреляли, хотя последний зубр все же партизанам достался, несмотря на приказ. Голод заставил» [68, c. 28].

Или другой эпизод: «Подходит ко мне Костя Кособродов – тоже наш партизан-разведчик, до войны лесником работал в здешних местах – и говорит: просись в разведку, вместе пойдем, да так настойчиво говорит. Как ни не хотелось мне снова по горам бегать, но согласился и правильно сделал. Отправились мы втроем в Алушту, но в какой-то момент Кособродов стал забирать несколько в сторону, а зачем – не говорит. Пришли наконец к какому-то камню. Костя листья сухие разгреб и достает из-под него полтуши барана. Для нас, в нашей голодухе – это больше чем сокровище! Я уже несколько месяцев мяса вообще не видел! Откуда, спрашиваем, такое богатство?

«Возвращаюсь из разведки, – рассказывает Костя, – вижу внизу в балочке четверо партизан из соседнего отряда втихаря барана разделывают, я за камень сверху присел, чтобы меня не видно было, и как гаркну: «Хенде хох!» и… очередь вверх, они от неожиданности винтовки побрасали, и – кто куда, ну, я барана припрятал – и в отряд. Подкормились мы этим бараном, силенок, конечно, сразу прибавилось так, что в этой разведке мы захватили немецкую машину, кстати, с продуктами и принесли их в отряд вместе с остатками барана»