Странности любви - стр. 5
Именно такую, воспитательную точку зрения предлагает автор книги, доказывая, что дело воспитания глобально, а мы не то, чтобы не уделяем ему достаточно внимания: важнейшее это дело пущено у нас не просто на самотек; мы даже не понимаем, в чем оно, воспитание, должно заключаться и как проводиться. А это опасно. Об этом писали многие наши умнейшие люди. Например, философ Василий Розанов: «Победа в войне создается не на войне, а в мирное время».
Нашей стране не хватает рабочих рук. К нам едут все больше мигрантов. В каждом более-менее крупном городе их уже целая диаспора, а в небольших городах – спаянные землячества. В нашем толерантном отношении и в наших национальных особенностях (скажем так), мигрантам видится наша слабость. И они позволяют себе проявлять к нам неуважение, а порой даже высокомерие. Как же можно давать к этому повод? Неужели не понятно, что это рано или поздно обернется неприятными последствиями.
Книга показывает: наши политические перспективы зависят не столько от наших политиков, сколько от того, какими глазами на нас смотрят в мире. Как на варваров и деревенщину или же… Нет! Мы – великая держава и должны уметь держать себя. Имеется в виду держать себя на высоте своей культуры, своей истории.
КРЕАТИВЩИК
Восемнадцать курсов лучевой терапии были для Трепетова чем-то вроде пинка под зад. Теперь он был просто обязан прожить еще года три. Или даже пять. И не просто прожить, а как никогда.
Он придумал себе две цели: влюбиться и написать книгу. Любовь возбуждает желание жить. А писанина – это что-то вроде выращивания новой культуры. Недаром селекционеры живут долго.
Сказывалась его работа, которой он был теперь лишен в расцвете умственных сил, самая большая его любовь.
Спустя три месяца после облучения он пошел сдавать на анализ кровь. В диагностическом центре все сверкало чистотой, а лица женщин в белых халатах внушали доверие к результату.
Милая худышка, регистратор клиентов, спросила, возвращая Трепетову паспорт.
– Уколы хорошо переносите?
Ее звали, судя по бейджику, Анфиса Андреевна. Она была в маске, и маска очень ей шла, выделяя молодые яркие глаза. Трепетов уставился в эти глаза, в ответ Анфиса Андреевна сняла маску. Хотела разочаровать, но не вышло.
– Ну, предположим, я отключусь? – спросил Трепетов
И получил ответ.
– Отключайтесь на здоровье, я реаниматолог.
В соседней комнатке другая милая женщина, только пышка, виртуозно выцедила из Трепетова пробирку крови.
Через несколько часов ему прислали результат – 0.01. Если бы его кастрировали, а не облучили, его показатель ПСА был бы, наверное, выше. Трепетов испытывал самодовольство. Все-таки доктор предписал двенадцать курсов, а он настоял на половине больше. И в то же время он не мог не признать, что в настоящее время совершенно непригоден для любви.
Он решил начать с книги. Но прежде чем написать первые строки, принялся читать хорошо ему знакомых стилистов, преодолевая страсть, которую в себе не одобрял. Ему нравилось находить у классиков сбои в стиле. Это было выискивание недостатков, то есть своего рода занудство.
Хемингуэй, как образец, не годился. Чтение не покалывало, не искрило, не било током. В текстах Булгакова глаза спотыкались. «Ночь расцветала», «круглый сон», «сугроб снега». К тому же везде многовато персонажей, трудновато за всех переживать. В моей книге будет только какая-нибудь удивительная женщина и я, решил Трепетов.