Странность - стр. 3

Но мне не хотелось ему об этом говорить. Свою чашку кофе он получил и, с моей точки зрения, на этом я свой долг перед ним выполнила.

– Десять центов, – сказала я.

Он обхватил чашку грязными руками и закрыл глаза, вдыхая аромат кофе.

– Это ничего не значит, – проговорил он.

Мое терпение лопнуло.

– Это значит, что вы должны нам десять центов! Вы не можете просто вломиться сюда, когда мы уже закрываемся, а потом не оплатить свой заказ!

Он осторожно отставил чашку и переспросил:

– Вломиться? Девочка, успокойся. Я заплачу тебе, когда буду готов заплатить. А если тебе кажется, что чертовы деньги теперь хоть чего-то стоят, значит, ты больший ребенок, чем я думал. Прежние вещи утратили свой смысл. Разве ты не понимаешь?

Я услышала, как позади меня открылась дверь кухни и папа спросил:

– Бель, это ты кричишь? Что тут происходит?

Папа выглядел усталым. В те дни он постоянно так выглядел. Ростом он не вышел и даже в добром здравии был худощав, но за месяцы, минувшие с начала Тишины, сделался похож на скелет. Волос на макушке у него не осталось, а те, что уцелели, почти все были седыми. Одежда, сейчас промокшая из-за мытья посуды, болталась на нем. Лицо стало изможденным. Он превращался в старика у меня на глазах. Трудно было смотреть на него, не ощущая обескураживающей смеси печали и страха.

– Я сказала этому человеку заплатить за кофе, а он не платит.

Папа положил руку мне на плечо.

– Анабель, это всего лишь кофе, – прошептал он мне на ухо. А пыльному падальщику по ту сторону стойки сказал: – Моя дочь упряма. Это помогает мне оставаться честным.

Я рассвирепела; он не имел права за меня извиняться. Только не когда я была права. Папа улыбнулся клиенту. Тому, кто его не знал, эта улыбка могла показаться искренней.

– У вас горит знак «Открыто», – сказал мужчина, как будто папа бросил ему какой-то вызов.

– Разумеется. Мы закрываемся, но с радостью дождемся, пока вы закончите.

– Можете пойти и выключить его.

– Да я не против того, чтобы еще какое-то время не закрываться. Признаться честно, вы оказываете мне услугу. У меня все равно еще есть тут работа. И я не буду возражать против компании. – Папа взял метлу и обошел стойку, собираясь подмести пол.

– Я сказал, выключи знак.

Папа замер, обернулся к мужчине. Еще одна волна злости пронеслась у меня в крови. Я всегда была вспыльчива и порой попадала из-за этого в неприятности, но некоторые люди напрашивались сами. Некоторые люди заслуживали удара по лицу.

Я хотела, чтобы папа поставил этого человека на место. Хотела, чтобы он взял этого незваного гостя за грязный воротник, протащил его, брыкающегося и вопящего, через весь зал и вышвырнул на улицу. Хотела, чтобы он поставил фингалы под этими красивыми глазами. Но это было не в духе моего отца. Он всегда был тихим человеком. Он любил покой и хорошие манеры. Когда-то я гадала, что побудило такого чувствительного мужчину, как мой папа, стать одним из первых постоянных колонистов на Марсе десять лет назад. Так поступали храбрецы. Мой отец храбрецом не был.

Храброй была моя мать.

– Хорошо, – сказал он. Бросил взгляд на меня и вновь перевел его на мужчину. – Только спокойно. Сейчас выключу.

– Я спокоен, старик. И останусь таким, если ты будешь делать, что я тебе говорю.

Папа направился к висевшему в витрине знаку, а я между тем прикидывала свои шансы против чужака. У меня был кипяток, но мне пришлось бы сделать два-три широких шага, чтобы до него добраться, и еще один, чтобы развернуться и выплеснуть его на мужчину. Это оставляло ему слишком много времени. Ножи мы унесли на кухню, чтобы вымыть; фритюрница была выключена, масло остывало. Ватсон по-прежнему оставался на кухне и драил посуду, бесполезный, как цветок в горшке. Поэтому я гневно пялилась на чужака и надеялась, что у него хватит воображения, чтобы понять, каких чудовищных несчастий я ему желаю.