Странная страна - стр. 31

– Откуда к нам приходят эти видения? – спросил Хесус. – У меня такое чувство, будто я одновременно и здесь и там.

– Их дает чай, – ответил Хостус, – и Страж Храма, у которого есть власть видеть то, что далеко от нас, и разделять это видение с нами. Здесь мы все вместе, а там вместе с ним. В одно и то же время мы можем видеть и то, что перед нами, и то, что внутри нас.

– До сих пор Стражи Храма приходили к нам из двух высоких родов, вепрей и зайцев, которые наделены особым могуществом в созерцании и провидении, – сказал Солон. – Зато низшие роды белок и медведей отличаются большей живостью и склонностью к действию.

– Значит, белки и медведи сражаются лучше других? – спросил Хесус, глядя на Тагора, который закрыл глаза и, казалось, не слышал их.

– Вовсе нет, – сказал Петрус, – вепри и зайцы великие воины. Вот только с чувствами у них не очень, так что их боевой порыв идет от головы, а вот у белок он рождается из горячности сердца.

– Если только они не заняты тем, что пьют, – заметил Маркус.

– В компании медведей, – добавил Петрус.

И, обращаясь к Алехандро, сказал:

– Высшие эльфы – аристократия нашего мира, только у нас это означает не совсем то, что у вас. Большую часть своей жизни я был метельщиком, а уважают меня не меньше, чем Стража Храма.

– Метельщиком? – удивился Хесус.

– Метельщиком, подметающим мох, – сказал Петрус.

– А что тогда означает «быть аристократом»? – спросил Хесус.

– Он отвечает за других, – ответил Солон. – На его плечах лежит бремя всего сообщества. Однако история показывает, что у некоторых белок больше ума, чем у всех зайцев, вместе взятых, и что они могут нести ношу, которая раздавила бы не одного вепря.

– Отсюда можно увидеть любое место во вселенной? – спросил Алехандро.

– Любое, – ответил Солон. – И если вы не против увидеть то, что Тагор собирается вам показать, я расскажу вам историю туманов.

– А заодно мы, возможно, поймем, какая роль отведена нам, – сказал Хесус.

Все замолчали, рассматривая новый пейзаж, возникший в их сознании.

– Кацура[20], – сказал Глава Совета.

До этого момента деревья и туманы сменяли друг друга с изысканной монотонностью. Сейчас гости стража отчетливо видели то деревянные беседки, то силуэты высоких гор или же контуры странных садов. Потом видение спустилось сквозь туман и застыло над Кацурой. Это был большой город, окруженный вершинами, с невысокими жилищами на том, что должно было считаться склоном холма, – и однако, несмотря на все их усилия увязать то, что представало перед ними, с собственным жизненным опытом, они были вынуждены признать очевидное: Кацура, столица эльфов, главный город провинции Снегов, примыкала к небытию, приткнувшись к отрогу тумана, как другие к склону горы. Так далеко, как простирался взгляд, представало то же волшебство рельефов и жилищ, возлежащих на слоях пара. Мир покоился на воздушном газе, и, стоя прямо на пустоте, сиял город. Никогда еще человеческому глазу не доводилось наслаждаться столь великолепной панорамой, потому что деревянные конструкции, омываемые туманом, были, как и в Нандзэне, скромны и совершенны, они парили между небом и легким облачным маревом в святилище тайны и туч. Опять-таки, как в Нандзэне, галереи обвивали дома под серой черепицей, некоторые совсем крошечные, другие более просторные и похожие на храмы. Один из них в особенности привлекал взгляд. Перед зданием простирался большой прямоугольный двор, покрытый снегом и усаженный деревьями, на темных кронах которых в беспорядке лежали хлопья. На этих зимних ветвях, корявых и узловатых, как у старых яблонь, распустились нежные цветы, розовые или алые, со светлыми тычинками и круглыми лепестками с бело-красной бахромой. Налитые кровью венчики, черное дерево, мерцание снега – теплые и холодные времена года гармонично сливались на фоне строгой обнаженности ветвей, и глаз, предоставив сердцу заходиться в восторге, без устали впивал в себя вернувшийся в зиму цветок. Порыв ветра ворвался во двор, и лепестки смялись, почти исчезнув. А пока они снова расправлялись, выписывая изысканные арабески, ветер, превратив воздух в кисть, придал сцене сияние и пропорции, которые затмили все предыдущие.