Страхов много, смерть одна - стр. 40

– Какого черта, Пикадор? – сволочь вспылила. Голос ее стал грубее прежнего, почти мужским.

– Никто не знает, жива она или мертва!

– Ты знаешь, – безапелляционно заявил я.

– Замолчи! Слышишь? Ты убийца. Ты! Не я. И ты не смеешь обвинять меня ни в чем! Чертов Пикадор, ты мне отвратен, твою мать! Пошел вон!

– Признайся мне, ведь ты ее ненавидела. Ненавидела больше, чем своего покойного мужа. Признайся, и, возможно, призрак смилостивится. Ведь скоро он доберется и до тебя.

– Ты спятил?

– Это твое последнее слово?

– Да, черт возьми! Да, мудак!

– Ты повторяешь путь своей матери. Со временем красота твоя померкнет, и ты умрешь в нищете и одиночестве, позабытая всеми. Но, хуже того, ты будешь проклята своими детьми. И мной.

В следственном изоляторе я сидел один.

В ночь перед судом я не спал. Я слышал, как открылась дверь, и ко мне в камеру кто-то вошел. Я сразу понял: это не охранник, потому что они сначала говорят, а потом заходят. Да и походку каждого из них я уже выучил. На мою койку сел мужчина в черном. Я подвинулся и так и замер, когда понял, кто это был.

– Она безупречна. Не правда ли? Я звал ее «моя Клеопатра». Думал, она легкая и смиренная, – разочарованно сказал посетитель, глядя в потолок. – Я любил ее. У нас были дети. Я думал, она любит меня тоже. Но, к сожалению, она не способна любить. Никого. Даже своих детей, – он замолчал, и в наступившей тишине я понял, сколько убийственной грусти было в его словах, сколько неизбежной правды.

– Она хотела исчезнуть из моей жизни. Из жизни наших детей. Ее манила свобода.

Я едва сдерживал крик. Руки у меня дрожали, а сердце колотилось как сумасшедшее.

– Не знаешь, почему?

– Нет, – еле выдавил я.

– К красоте привыкаешь, к характеру – никогда. Она манерная и жутко самовлюбленная особа. Так сказать, птица высокого полета. Но с каждым годом она летает все ниже. Думаешь, это и есть сатисфакция?

Глаза мои наполнились слезами, но я их сдерживал. Мой страх медленно превратился в боль, а потом в разрушительное отчаяние. Я схватился за виски и закрыл лицо руками.

– Если хочешь, убей меня, – сказал я, опустив голову.

Призрак устало вздохнул.

– Через пять лет Натали выйдет на свободу. Она захочет забрать твою дочь себе. Но ей не отдадут ребенка.

Ты просидишь еще долго. Но не весь срок. Через девять лет ты выйдешь на свободу по амнистии. И вот, когда ты выйдешь, то найдешь ее. Найдешь и прикончишь.

Наконец он посмотрел на меня. Мертвое лицо, лишенное всякого выражения и цвета. Во лбу по-прежнему две дырки, вот только крови больше нет.

Я кивнул, выражая свое согласие.

С тех пор прошло девять лет.

Пророчество призрака сбылось. Совсем скоро я выйду отсюда. И наконец вдохну полной грудью долгожданный воздух свободы. И обрету новую силу.

И вот тогда я приду за тобой, Натали.

Моя Боль.

Мой Наркотик.

Мой Свет.

Мой Апокалипсис.

Твой блеск померк, очарование иссякло. Но ведь их и не было никогда. Потому что мерзкий характер уродует красоту.

Три месяца назад моего отца приговорили к высшей мере наказания. Пожизненному заключению в тюрьме особо режима. Я узнал об этом случайно, когда его показывали по телевизору в сводке криминальных новостей и назвали имя, которое я запомнил с детства. Моя мать показала пальцем на экран и сказала: «Вот он. Полюбуйся. Это твой отец». Внизу поползла бегущая строка.