Стоянка поезда – двадцать минут. Роман - стр. 31

Около полуночи 24 декабря 1941 года, когда советская контратака посеяла хаос в рядах усталых и голодных немецких войск, Хайнц Отто Фаустен из 1-й танковой дивизии столкнулся с символическим изображением безумия, которое бросало солдат в летней форме на амбразуру русской зимы: «На первый взгляд, это напоминало живую картину. Правда, в ней не было ничего праздничного. Люди замёрзли до смерти, оставшись на позициях, с которых вели стрельбу. Трое или четверо стояли на коленях позади пулемёта – один смотрел в телескопический прицел, а другие заряжали боеприпасы – и все они теперь представляли собой глыбы льда». Но пренебрежение, с которым немцы отнеслись к русской зиме, одеждой не ограничивалось. При низких температурах замерзало смазочное масло, и выходили из строя огнестрельное оружие и моторы машин и самолётов. Генералу Георгию Жукову, сыгравшему решающую роль в битве под Москвой, было известно, что огневая мощь и скорость наступления, которые в совокупности определили подавляющее большинство одержанных вермахтом побед, оказались серьёзно скомпрометированы. В зимних боях немцы выявили свою уязвимость, поскольку в условиях сильных холодов до минус 30 градусов – двигатели их танков и моторизованной артиллерии становились совершенно бесполезными. И это надломило хребет германской армии. А в итоге и окончательно сломило – и когда советские войска пошли в контратаку, у отступающих немцев не было никакого другого выбора, кроме как уничтожить тысячи транспортных средств, в условиях холода не способных к передвижению.

* * *

«16 октября 1941 года стало одним из самых драматических дней для Москвы в годы Великой Отечественной войны, хотя ещё в начале месяца в городе было относительно спокойно. С фронта доносились слухи о зверствах немцев, в них как верили, так и нет. Это хорошо описано журналистом Николаем Вержбицким, в своих дневниках он пишет, о чём беседовали москвичи в очередях. И как много говорили о том, что «цивилизованные немцы» ничего такого делать не могут, и сколько москвичей с этим не соглашались… Операция «Тайфун» была в разгаре – враг наступал. 12 октября части вермахта заняли Брянск, на другой день они вошли в Вязьму. В так называемом Вяземском котле оказалось более 600 тысяч советских солдат и офицеров, четыре армии. Затем немцы взяли Калугу, Боровск, Тверь, под угрозой захвата оказались Клин и Солнечногорск, откуда до Москвы – всего несколько десятков километров. К этому времени вдоль железных дорог и по шоссе, ведущим на восток, уже потянулись толпы людей с узлами, чемоданами, баулами. В том же направлении двинулись нагруженные легковые машины, грузовики, запряжённые лошадьми телеги. Поток увеличивался с каждым днем. И вот наступило 16 октября. Можно спорить о причинах хаоса, однако, хронология говорит о том, что дело было в элементарном отсутствии какой-либо информации, а неосведомлённость жителей дала почву паническим и провокационным слухам. На фоне немецкого наступления власти Москвы готовили планы эвакуации промышленных предприятий, органов власти, и в том числе центральной власти, а также минирования основных объектов. По-другому и быть не могло, никто же не планировал капитулировать в случае, если бы столицу захватил враг: в Куйбышеве были оборудованы ставка и командный пункт. Другое дело, что оставлять город без обороны, а его жителей – без честного разговора было нельзя. По воспоминаниям бывшего председателя Моссовета Василия Пронина, решение о срочной эвакуации 500 заводов Москвы было принято 12 октября, однако соответствующую разъяснительную работу провести не успели. Поэтому на многих предприятиях рабочие решили, что началось дезертирство. «Например, серьёзное возмущение было на автозаводе, на артиллерийском заводе, на 2-м часовом заводе. На шоссе Энтузиастов рабочие организовали заслон, не пропускали машины, идущие на восток», – вспоминал Пронин.