Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 - стр. 6

А то, что я сейчас дурю ей голову по полной программе, то по этому поводу сильно не переживаю. Я по Лидкиной милости чуть на тот свет не отправился, пускай теперь кармический долг отрабатывает.

Мама оказывается дома. Отбиваюсь от её настойчивых попыток отправить меня в больницу.

– Мама, там всё равно ничего не делают, – говорю, – только температуру мерят два раза в день. А кормят там отвратительно, я там с голоду помру.

– Ой, да у меня тоже ничего нет, – хлопочет она. – Суп сварить собиралась, да вот как-то не собралась. Ты же в больнице…

Женщины никогда не готовят для себя. Если есть хотя бы потенциальная возможность, что кто-то придёт и съест всё наготовленное, они готовы набивать холодильник. Сами при этом ничего из еды не трогают.

И если мужик в одиноком состоянии идёт в столовую, или накупает вредного, жирного, но вкусного фастфуда, то женщины, похоже, питаются воздухом и, изредка, шоколадками.

Подпираемый с одной стороны мамой, а с другой – Лидой, добираюсь до кухни. Она же столовая, она же гостиная, и вообще самое жилое и популярное помещение в нормальном советском доме.

В стареньком холодильнике и правда всё плачевно. Мышь повесилась.

– Ой, я сейчас макароны сварю, – спохватывается мама. – Лида, будешь макароны?

– Конечно, Мария Эдуардовна, – иезуитски улыбается Лида, – я люблю макароны.

– Мама, можешь сходить ко мне в комнату и принести из-под матраса металлическую коробочку? – прошу, – Лида, вон, пока за водой последит, если что. Ты не перепутаешь, она там одна лежит.

– Вот неймётся тебе, – ворчит мама.

– Ну, пожалуйста, – добавляю мольбы в голос.

Она вздыхает и выходит из кухни со стоическим выражением: «чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы не плакало».

– Заначка? – подкалывает Лида.

– У нас улицы опасней, чем Чикаго, – отвечаю, – и грабят, и режут. Какой дурак станет с собой ценности носить. Ты лучше скажи, давно ли с моей мамой подружилась? Раньше она бы тебя на порог не пустила, а тут, гляди-ка, макаронами угощает.

– С будущей свекровью лучше дружить, – заявляет Лида и смеётся над моей кислой гримасой. – Что, думаешь, уступлю тебя этой болонке ленинградской? Или землеройке белоколодецкой?! – начинает заводиться она, – а про третью бабу я вообще не поняла… она ж матери моей ровесница!

Лидкиной маме немного за тридцать. Лиходееву-младшую она родила в 18, и я очень надеюсь, что дочь не повторит подвиг матери. И насчёт Леман, она злословит.

Хотя может быть сказывается моё странное, раздвоенное восприятие действительности. Для выпускника школы она и правда взрослая тётя, а для взрослого мужика, которым я не перестаю быть – очень привлекательная молодая женщина, пожалуй, единственная, кто выглядит за собой и выглядит по стандартам третьего тысячелетия.

– Ты чего лыбишься?! – бесится Лидка, – думаешь, не вижу твою рожу довольную? Я тебя насквозь… – она прерывает фразу и кидается к плите, чтобы засыпать макароны в закипевшую кастрюлю.

Ну, хозяюшка! Теперь и я слышу, как хлопает входная дверь, и мама врывается на кухню.

– Откуда у тебя столько денег?! – трясёт она купюрами.

Конечно, никто не знает о частной жизни и личном пространстве. Зачем просто приносить, то, что попросили. Надо внутрь заглянуть.

– Заработал, мам, – отвечаю спокойно, – это за свадьбу деньги. Фотографы, знаешь, очень неплохо получают.