Стокгольмский синдром - стр. 2
Старик остановился, осветив странной улыбкой, что-то в нем было располагающее.
– Я писец правды, кому открылись очи.
Все увяли. Очередной предсказатель? Были тут разные безумцы, которым открылись чакры, и грозящие концом света, и приближающейся кометой, и последней битвой народов, и грезящие воскрешением мертвых и эликсиром бессмертия…
– Спустился к вам в это странное место на земле, где оказалось так много небывалого и полезного для людей.
Я утомленно слушал того, кому открылись очи. Явно больной.
– Ваш мир шествует в небесное пространство благожелательности друг другу, которое откроется после часа последнего суда. Слышал, что вы чистые. Хочу через вас передать писание руки моей грядущим родам.
И передал мне свиток – рулон от факса. Мой зам засмеялся.
– Идите в другое место, в патриархию. Там вас примут.
Старик возмутился.
– Разве желание видеть мир близким распределено по отдельным местам?
Мой верный заместитель, грузный и бесцеремонный, схватил старика за плечи.
– Иди, иди.
Старик легко освободился, к удивлению зама. Меня что-то останавливало.
– Ты что? – уставился на меня зам, который всегда был весел и не знал печали, и потому привлекал. – Уж не хочешь ли его поддержать?
Старик повернулся ко мне.
– Ты устал от борьбы за твое благое дело. Когда пытался пробиться среди недоброжелателей, чьи кланы основываются на богатстве, и вера их относится к богам, сделанным их же руками.
Я опешил.
– А еще что знаете обо мне?
– Ты писец стихотворного слова и страдаешь, словно не можешь выйти на волю.
Что за чертовщина – откуда он знает? Захотелось продолжить разговор.
Моя общественная организация, как и другие подобные сообщества, наконец обрела свою маленькую нишу, востребованную на узком рынке. Мы нестабильно жили за счет организации конкурсов и конференций. Наша программа внедрения нравственных форм в общество потребления почему-то этим обществом не поддерживалась. Как все новое, перешла к другим, более прытким, превратилась в форму прикрытия интересов, мало что прибавив жизни. И все забыли авторов. Такова неблагодарность цивилизации, присваивающей результаты бессонных трудов и лишений одиночек, забывая их при жизни.
Больше того, нас как собаки терзали налоговая инспекция, контрагенты, поставщики услуг и прочие кредиторы. Но мы все еще представляли всем свою организацию мощной и всепроникающей – от страстного желания выжить и преуспеть, а на самом деле едва сводили концы с концами. Наше воображение бежало впереди фактов. И верило в собственную иллюзию.
Мне действительно чего-то не хватало. Отлегало, когда смотрел на бабкину картину – нелепо яркие краски деревенского пейзажа. Не знаю, было ли это искусство, но я понимал, что такое счастье.
Понимал, что в любое время, и в старости можно открыть талант, даже гениальность. Нет в природе не гениев. Но все, что я делал здесь, не могло удовлетворить, казалось припыленным. Многим мешал творить тоталитаризм, мне же – земное притяжение, неумение додумать до конца, скорее всего из душевной лени.