Сто тайных чувств - стр. 12

Я не говорю, что не люблю Гуань. Как можно не любить собственную сестру? Во многих отношениях она заменила мне мать. Но я часто переживаю из-за того, что не хочу с ней сближаться. Ну, то есть мы и так довольно близки. Мы всё знаем друг о друге, в основном из опыта, поскольку в течение двенадцати лет делили один шкаф и один тюбик зубной пасты, ели по утрам одну и ту же овсянку и вместе выполняли одни и те же семейные ритуалы. Мне Гуань и правда кажется милой и преданной, даже слишком преданной. Она оторвет ухо любому, кто посмеет сказать мне грубое слово. А это дорогого стоит. Просто я не хочу быть еще ближе к ней, как некоторые сестры, которые считают друг друга лучшими подругами. Я не делюсь с ней всем, как это делает Гуань, пересказывая мне самые интимные вещи. Например, на прошлой неделе она кое-что поведала о своем муже.

– Либби-а, я тут нашла родинку размером с ноздрю у моего мужа на… как по-английски называются штучки у мужчин между ног, круглые и сморщенные, как пара грецких орехов? Иннан[13].

– Мошонка.

– Ага-ага, мышонка! Большая родинка на его мышонке. Теперь каждый день надо осматривать мышонку Джорджа, чтобы точно увидеть, что родинка не начала расти.

Для Гуань в семье нет никаких границ. Все открыто для препарирования – сколько вы потратили на отпуск, что не так с вашей кожей, почему вы выглядите обреченным, как рыба в аквариуме в ресторане. А потом Гуань недоумевает, почему я не встречаюсь с ней на постоянной основе. Сама она приглашает меня на обед раз в неделю, а также на каждое скучное семейное сборище. Например, на прошлой неделе Гуань устраивала вечеринку для тети Джорджа в честь того, что та получила гражданство США через пятьдесят лет, и т. п. Уважительной причиной не прийти может быть только какая-то глобальная катастрофа.

Она сетует:

– Ты почему не пришла вчера? Что-то случилось?

– Ничего.

– Заболела?

– Нет.

– Хочешь, я приду, принесу тебе апельсинов? У меня много, хорошая цена, шесть штук за доллар.

– Правда, не надо. Я в порядке.

Она, как бездомная кошка, месит мне лапками сердце. Всю мою жизнь она чистит мне апельсины, покупает конфеты, восхищается моими оценками, говорит, какая я умница, куда умнее ее. Но я-то ничего не делала, чтобы внушить Гуань любовь к себе. В детстве я часто отказывалась играть с ней.

Все эти годы я кричала на нее, говорила, что стыжусь ее. Не помню даже, сколько раз я врала, чтобы с ней не встречаться. Тем временем Гуань всегда воспринимала мои вспышки гнева как полезные советы, хлипкие оправдания как добрые намерения, а редкие знаки внимания как горячую сестринскую любовь. Когда я в очередной раз не выдерживала, то начинала ругаться на чем свет стоит и заявляла, что Гуань сумасшедшая. Но прежде чем я успеваю взять назад обидные слова, Гуань гладит меня по руке, улыбается и смеется. Рана, которую я нанесла, тут же заживает, а меня мучает чувство вины.

В последние месяцы Гуань стала еще более невыносимой. Обычно после третьего моего отказа она отстает. Но теперь ее разум словно бы заело. Когда она меня не бесит, я начинаю беспокоиться, не случился ли с ней снова нервный срыв. Кевин говорит, что причина, наверное, в том, что Гуань переживает климакс. Но я знаю, что дело не только в этом. Навязчивые идеи мучают ее сильнее обычного, она чаще заговаривает о призраках и почти в каждом разговоре со мной упоминает Китай, мол, надо поехать туда, пока все не поменялось и не стало слишком поздно. Слишком поздно для чего? Она не знает.