Стихи - стр. 6

она низводит наземь воронье,

освобождая небеса от скверны,

и тут же превращает птичью рать

в немытых пэтэушников команду.

Их тянет на пожарище пожрать,

пожарить девок, потравить баланду.

Как много их шагает сквозь туман,

бутылки под шинелками припрятав,

как много среди юных россиян

страдающих поносом геростратов.

Кто в этом нас посмеет укорить —

что погорели, не дойдя до цели.

Пилот проснулся. Хочется курить.

Есть беломор. Но спички отсырели.

М-М-М-М-М-М – кирпичный скалозуб

над деснами под цвет мясного фарша

несвежего. Под звуки полумарша

над главным трупом ходит полутруп.

Ну, Капельдудкин, что же ты, валяй,

чтоб застучали под асфальтом кости —

котлетка Сталина, протухшая от злости,

Калинычи и прочий де-воляй.

М-М-М-М-М-М – кремлевская стена,

морока и московское мычанье.

Милиционер мне сделал замечанье,

что, мол, не гоже облегчаться на

траву вблизи бессмертной мостовой,

где Ленина видал любой булыжник.

Сказал, что оскорбляю чувства ближних.

Но не забрал гуманный постовой.

Конечно, праздник – пьянка и расход:

летят шары, надуты перегаром,

и вся Москва под красным пеньюаром

корячится. Но это же раз в год.

На девушек одних в такие дни

уходит масса кумача и ваты,

и у парней, рыжи и кудреваты,

прически вылезают из мотни.

Раз в год даешь разгул, доступный всем.

Ура, бумажный розан демонстраций.

Но вот уж демон власти, рад стараться,

усталым зажигает букву М.

Вот город. Вот портреты в пиджаках.

Вот улица. Вот нищие жилища.

Желудком не удержанная пища.

Лучинки в леденцовых петушках.

Вот женщина стоит – подобье тумбы

афишной и снаружи и внутри,

и до утра к ней прислонились три

пигмея из мучилища Лумумбы.

Иль башку с широких плеч

У татарина отсечь…

А. С. Пушкин

Вот ручка – не пишет, холера,

хоть голая баба на ней.

С приветом, братишка Валера,

ну, как там – даешь трудодней?

Пока мы стояли в Кабуле,

почти до конца декабря,

ребята на город тянули,

но я так считаю, что зря.

Конечно, чечмеки, мечети,

кино подходящего нет,

стоят, как надрочены, эти,

ну, как их, минет не минет…

Трясутся на них «муэдзины»

не хуже твоих мандавох…

Зато шашлыки, магазины —

ну, нет, городишко не плох.

Отличные, кстати, базары.

Мы как с отделенным пойдем,

возьмем у барыги водяры

и блок сигарет с верблюдом,

и так они тянутся, тезка,

кури хоть две пачки подряд.

Но тут началась переброска

дивизии нашей в Герат.

И надо же как не поперло:

С какой-то берданки, с говна

водителю Эдику в горло

чечмек лупанул – и хана.

Машина мотнулась направо.

Я влево подался, в кювет.

А тут косорылых орава,

втащили в кусты и привет.

Фуражку, фуфайку забрали.

Ну, думаю, точка, отжил.

Когда с меня кожу сдирали,

я очень сначала блажил.

Ну, как там папаня и мама?

Пора. Отделенный кричит.

Отрубленный голос имама

из красного уха торчит.

Доходят ли до тебя мои письма?

Я по-прежнему…

М.

По воскресеньям дети шли проверить,

по-прежнему ли плавают в бассейне

размокший хлеб с конфетною оберткой,

по-прежнему ли к проволоке вольера

приклеены пометом пух и перья,

по-прежнему ли подгнивает кость

на отсыревших от мочи опилках,

по-прежнему ли с нечеловеческой тоской

ревет кассирша в деревянной клетке.

Все оставалось на своих местах.

Палила пушка, но часы стояли.

Трамвай бренчал, но не съезжал с моста.

Река поплескивала, но не текла.

И мы прощались, но не расставались.

И только пресловутый невский ветер