Степунок - стр. 4
– М-м? – вопросительно кивнула отражению.
Полина Федоровна, переминаясь, ступила на порог. Легкое подобие смешка исказило ее губы.
– Наташенька, а что ты его к нам не приведешь? Меня что ли стесняешься? Так я и не покажусь… Все смотрю в окошко, как он тебя подвозит. Парень рослый, видный. Ты за ним приглядывай… – Ташка выдавила новый валик пасты и принялась – уже яростно – втирать ее в челюсти. Она старалась слушать только журчание воды, но до нее все-таки донеслось уверенное: – А поедешь, так Ульяне помоги по дому управиться, а по оврагам сама не шляйся!
– Это еще почему? – промычала сквозь пену Ташка.
Полина Федоровна немного смутилась, убрала руку с дверного косяка и, уже уходя, бросила:
– Всякое бывает.
Ранним утром следовало пересесть с поезда на электричку «Россошанка», а потом ехать автобусом до бабушкиной деревни. Ташка устала от трясучки, купейных стен, похожих на глянцевитую картонку, остывшего кипятка и запаха соседского продуктового пакета. Когда леса стали лиственными, а потом и вовсе исчезли, поезд со скрипом повиновался сигналам конечной станции. Она зашнуровала черные, запылившиеся на носах туфли, щелкнула замками сумки. Утренняя леность была, кажется, совершенно чужда тем многочисленным, бедно и небрежно одетым людям, которые, неся в растопыренных руках тюки и саженцы, бежали к свободным лавкам, потом долго озирались, не прогадали ли с местом, и, наконец успокоившись, затевали беседу на мягком и приторном наречии, доставали карты, семечки.
Ташка почти не замечала своих попутчиков, просыпаясь лишь ненадолго: когда контролеры наэлектризовали воздух своим присутствием, когда в репродукторе, сквозь хрип и харканье, прорезались звуки, похожие на название нужной ей станции. Пригородный состав выпихнул из себя толчею, как выпихивает фарш мясорубка. Вагонные потоки слились, неся в себе сонную Ташку, а потом снова разъединились. Она остановилась в недоумении посреди площади, но скоро заметила смешной, с вытянутой мордой автобус и, припав щекой к прохладному, нечистому стеклу, опять погрузилась в сон.
Ей мерещилось, что они с Глебом едут среди елок и берез, долго-долго. У него почему-то оголены икры, а на шее – красный газовый шарф; ее грудь едва прикрыта, и, когда машину бросает на ухабах, ослепительно розовые, разбухшие соски показываются в вырезе блузки. Нужно найти, где бы провести вечер, но всюду лишь лес, и те немногочисленные заведения, что по какой-то случайности попадаются им на пути, закрыты. Наконец-таки они тормозят у ресторанчика: огромная, во все стороны простирающаяся стена, на ней – едва различимая вывеска. Их встречает тучный тип в серых брюках железнодорожного кондуктора, на вид какой-то бесполый. Он трясет животом, похожим на загустевшую манную кашу, и вдруг спускает форменные штаны до колен… У типа действительно совершенно голо между ног, как у куклы-пупсика! Поборов стеснение, Ташка достает из сумочки новенькие акварельные краски и рисует ему пониже живота все недостающее. Получается очень похоже. Тип гладит себя, осторожно, чтобы не размазать свежую краску, но коричневатое пятно все же остается на подушечке указательного пальца. Он пробует пятно на вкус, улыбается и, повернувшись задом, открывает перед посетителями тяжелую дубовую дверь…