Стеклянный ангел - стр. 5

– Не спасай меня, дядя Коля! Не спасай! Это я их сожгла! Не спасай меня!

Губу разбили, гады! Миша отчаянно заматерился. Попался бы ты мне один в чистом поле, наследничек! Я бы тебе задал, расколошматил бы морду твою нахальную! Так что папочка родной не узнал бы. А то окружил себя мордоворотами, не подступишься. Охранники, мать вашу, телоспасатели! Этот толстый так кулаком в лобешник въехал, что искры из глаз посыпались – синяк теперь будет. И здесь под глазом… Миша взглянул в зеркало заднего обзора. Ну и рожа! Теперь недели две в эфир не выпустят.

И главное – фотоаппарат разбили, беспредельщики. Орудие производства, средство существования. Почти новый – полгода всего пользовался, опять придется кредит брать. Но больше всего жалко даже не камеру, а снимки – драгоценные, эксклюзивные снимки. Неужели пропали? Тарас Борисович шуток не любит – по столу стукнет, снова увольнением грозит начнет.

Нет, карта памяти все-таки цела. Уф, но хоть так. Можно будет вывести фотографии на редакционный комп.

В принципе он должен был понимать, что рано или поздно это случится. Журналистов Сенин не жалует, близко к себе не подпускает. Особенно сейчас, когда вляпался по самые яйца. Из зала суда вышел совсем озверевший, вот и натравил своих бульдогов. Самое обидное, что подловили они Мишу в тот момент, когда он за машину зашел, то есть тогда, когда никто не мог увидеть, что они ему врезали. Мише очень хотелось физиономию Сенинскую в объектив схватить – вот именно такую: хмурую, помятую, и, что уж тут говорить, малость перепуганную. И такой кадр удалось поймать, даже волоски на руках встали дыбом от восторга, но щелкнуть не успел – почувствовал сильный удар под дых. А следом и в лоб.

– Еще раз сунешься, – прорычал бульдог, – урою.

Миша потом минут десять в себя приходил, разогнуться не мог – воздуха не получалось глотнуть как следует, в груди кололо, и круги пошли перед глазами огненные. Напоследок успел заметить ухмылку Сенина, залезающего в свой БМВ. Миша в очередной раз почувствовал, как ненавидит этого человека. Всей душой ненавидит. Так как никого и никогда.

«Дался тебе этот Аркадий Сенин, – иногда выговаривал ему Тарас Борисович, – ну мажорит себе, и пусть мажорит, чего ты к нему привязался, сам доиграешься, и меня под монастырь подведешь. Сенина-старшего злить – все равно, что с огнем играть, сгоришь рано или поздно!»

Но удержаться от соблазна показать что-нибудь жаренное Тарас часто был не в силах, пропускал в эфир добытый Мишей компромат на папенькиного сынка, но поджилки тряслись – ходил потом по своему кабинетику за стеклянной перегородкой, сам с собой разговаривал, доказывал своему внутреннему трусливому «я» необходимость обличительных процессов в современном информационном поле.

Миша и сам себе, пожалуй, не смог бы дать вразумительного ответа: почему так предвзято относится к этому парню, любимчику придурошной, конкретно незрячей, Фортуны? И в самом деле, ну не один же он такой, вон их сколько богатых лоботрясов, на которых природа основательно отдохнула. Болтаются без дела, шляются по барам и ресторанам, бьют свои и чужие машины, калечат жизни других людей. Почему же с маниакальным упорством Миша преследует именно одного из них – Аркадия Сенина? Сына того самого владельца заводов и пароходов, который весь город держит на своих якобы благодеяниях, а фактически, – Миша в этом не сомневался, – просто обделывает свои делишки, прикрываясь благотворительностью. Зачем караулит его у злачных мест, первым приезжает к месту очередного дорожно-транспортного происшествия, очередного скандала с участием Сенина-младшего? И фотографирует, и снимает на камеру, свою или редакционную, – спасибо Радику-оператору, – рискуя нарваться на серьезные разборки. До поры до времени он ускользал от кулаков Сенинских охранников, и только посмеивался издалека, но знал, если достанут – ему не сдобровать. Вот как сегодня – Миша снова потрогал разбитое лицо. Ну, ничего, он все равно не отступит. Сенину-старшему всегда удается отмазать своего непутевого отпрыска, но Миша уверен: час расплаты настанет, он все для этого сделает.