Стефания. Путь к себе - стр. 7
Теперь же пыталась вспомнить все, что говорил этот оставшийся в тени человек. Но на ум приходили только слова про натуру и обувь.
Неожиданно мужчина, называющий себя проводником, проговорил:
– Ты правильно сделала, что пошла.
Я промолчала. В голове носились идеи, опасения и куча всего, что творится в голове женщины, решившейся на безрассудный поступок.
А он продолжил:
– Это очень старая дорога. Пятьсот лет по ней ходили люди к человеку, который обладал большой мудростью. Но сам путь – уже большая мудрость.
Я наконец совладала с мыслями и поинтересовалась:
– Какая мудрость может быть в пути? Идешь и идешь.
Он ответил, глядя вперед и выпрямившись, как мраморное изваяние:
– Мы будем идти через разные места. С разной историей и силой…
– Силой? – перебила я его, вновь чувствуя дыхание тайны. – Что ты имеешь ввиду? Или это какая-то ваша особая терминология? История, да, понимаю. Архитектура, давность построек. Но сила?
Человек по имени «проводник» кивнул.
– Сила, – сказал он. – Каждое место, где бывают люди, и где они не бывают имеет силу.
– Какую? – продолжила допытываться я потому, что это отвлекает от ветра, который дует в лицо, и даже поднятый до носа шарф не спасает.
Он переложил стакан с кофе в другую ладонь и ответил:
– Разную. Каждый человек испытывает что-то свое. И выносит из пути мудрость. Но только в том случае, если проходит его до конца.
Я замолчала, обдумывая происходящее. Если бы несколько дней назад мне сказали, что отправлюсь среди зимы в пеший поход с незнакомым человеком на расстояние, которое в жизни не ходила, рассмеялась бы в лицо. Но неизвестность проводника почему-то перестала беспокоить. Зато его слова о пути заставили мысли прыгать, как потревоженных белок.
– А долго идти? – наконец спросила я.
Человек пожал плечами.
– Неправильный вопрос.
– А какой правильный?
– Правильный, сколько километров, – ответил он. – Всего сто двадцать. Это значит в день по тридцать.
У меня в груди ухнуло, а человек продолжил:
– Я пройду такое расстояние за день. Такие, как ты, обычно проходят дня за четыре. А старые бабушки дней пять могут идти.
Я кивнула, делая вид, что все поняла. А в это время внутри разворачивалась настоящая Хиросима в центре которой красными буквами пульсирует число тридцать. Такого расстояния я не ходила отродясь, тем более зимой, когда ноги еле переставляются из-за дутых штанов, а щеки обжигает ледяной ветер.
Но рядом с числом тридцать еще сильнее пульсирует слово «бабушки». Осознание того, что это расстояние проходят бабушки с сумкой наперевес и деревянной палкой, захлестнуло с головой, а, перемешавшись с ужасом, пустило сердце в пляс.
Охваченная тревогой, я погрузилась в мысли о том, как должно быть тяжело одолевать такие расстояния. И как ужасно стыдно их не одолевать, если на это способны даже бабушки. Опять всплыл образ Петьки, который утверждает, что героем может быть лишь достойный, и жутковатый сон с его участием.
По мере того, как углублялась в пучину страха и стыда, проводник уходил все дальше. Лишь, когда он обернулся и не обнаружил меня за спиной, остановился и стал ждать, пока доплетусь.
– Даже бабушки? – спросила я, подойдя.
– Что бабушки? – не поняла он, видимо уже забыв, о чем говорили.
Я повторила, все еще пребывая в пространной задумчивости: