Старый пёс - стр. 16

Помолчали.

– Его убили? – спросил я, дрогнув голосом.

– Ещё как, – почему-то ответил Миша, опередив Игоря. – Убили – не то слово.

– Поделитесь?

– Даже ОД покажем, если договоримся, – опять сказал опер с Петровки. – Каждый листочек для вас скопируем.

– А мне кажется, обеим сторонам есть чем поделиться, – со значением добавил следователь.

Миша на секунду оглянулся, оторвавшись от дороги:

– Не парьтесь, Сергей, ваше прошлое реально уже никого не интересует, – возразил он Игорю. – И знаете почему?

Спрашивается, кто здесь начальство?

– Потому что и эмир, и Ходжа отбросили копыта, один ишак почему-то жив, – сказал я.

Опер засмеялся:

– Примерно так. За давностью лет.

– Рудаков, зачем ты на самом деле приезжал в такую даль? – спросил я в упор. – Не только же для того, чтоб сличить меня с фотографией, которую кто-то подбросил? Тем более, если эмир и вправду сдох.

– Есть у нас одна идея… – начал было тот, раздумывая, продолжать ли.

Михаил не стал ждать – словно гвоздь вогнал:

– Возвращайтесь, товарищ подполковник! «Идеи» у них, бля… Вопрос настолько серьёзный, что, простите за пафос, на кону стабильность государства. Такие дела, товарищ подполковник.

– Я же тебя просил…

– Виноват, Сергей Михайлович. Вы, хоть и в штатском, но офицер. Ребята просили, если что, напомнить вам про это.

– Ребята?

– Те, кто остались. Васин, Жемчугов, Льдова, Ортис. Узнали, что Ушаков, возможно, жив, и ошалели все.

Ошалели они. Понятное дело… Но как же мне им в глаза теперь смотреть – после этих семнадцати лет? После того, как я перестал быть ментом?

Не мент я больше, ребята. Сколько ни пришлёпывай к плечам погоны – соскользнут, упадут, рассыплются. Кончено! Измазался я так, что не отмоешься… Как смотреть в глаза тем, кто остался чистым?

– Всё стесняюсь спросить, – сказал я, пряча тоску за словесными шпильками. – Ты вообще кто, Мишутка? Переодетый генерал?

– Упырь, – буркнул Рудаков, отвернувшись к окну.

– Михаил Брежнев, – отрекомендовался тот. – Фамилие такое редкое. Примерно как Есенин.

– Брежнев, говорят, обожал Есенина.

– Я к генсеку отношения не имею. Меня вы, конечно, не помните, я тогда практикант был – за сигаретами, за кофе, то-сё. А сейчас – майор.

– Шестой орчатник, конечно? – проявил я проницательность… жаль, мимо, не попал в строку.

Миша Брежнев весело оскалился, глянув на меня в зеркальце заднего вида:

– Обижаете, Сергей! ОРЧ[1] номер шесть – это для людей другого склада, не для меня. Я – скромный убойщик. ОРЧ номер один.

– Из тридцатого отдела, – добавил Рудаков, как сплюнул.

– Подождите, хлопцы, – ничего не понял я. – Когда я уходил, на Петровке было семнадцать отделов. Потом, я слышал, добавился пяток… Что, правда есть тридцатый?!

– Нет такого отдела, – спокойно сказал Миша. – Дядя следователь шутит.

– Есть такие ведомства, где шутки ценят, но сами шутить не любят. И нумерацию подразделениям дают такую, чтоб враг не догадался.

– Загадками изволите, – сказал я им.

– Давай замнём, юрист, – хмуро сказал Миша Игорю. – Нашёл время… – Он явно хотел добавить «идиот», но сдержался. – Сергей, что вы решили?

– Я подумаю.

– Без вопросов. Ждём и надеемся.

– Значит, говоришь, убийство Радика Франковского ставит под угрозу государственные интересы? – спросил я его.

– Мы, наверное, причиняем вам боль, так спокойно рассуждая об этом, – ответил мне этот паршивец. – Видите ли, трагедия, произошедшая с доктором Франковским, как-то связана со всем остальным, пока непонятно, каким образом. Но это отдельное, самостоятельное дело, конечно. Просто он был вашим другом, что, возможно, повлияет на ваше решение.