Старый дом под черепичной крышей - стр. 41

Мамушка знала Федю, и Федя её знал и потому никогда не развешивал паутину на видном месте, чтобы не досаждать хозяйке и не заставлять её снимать паутину веником. Это была негласная договорённость и обе стороны её неукоснительно соблюдали, поэтому Федю можно назвать пауком очень деликатным. Феде, конечно, очень хотелось дотронуться до синей волосинки хоть одной лапкой, ну хоть самый чуток и потому он спускался всё ниже и ниже, пока не повис на паутинке напротив синей чёлки.

– Ах! Что это за гадость!!! – вскричала девица, увидев Федю и её хорошенькое личико, вдруг исказилось в брезгливой гримассе, которая одновременно выражала испуг, презрение, возмущение и гадливость, густо замешанные на нескрываемой возмущённой злости.

Ах, уж эта возмущённая злость, как она искажает лица! Делает их безобразными и в этом безобразии отталкивающими. Как правило, эту злость, у большинства людей, первыми проявляют и выказывают глаза. Они загораются нестерпимым огнём ярости. Так происходит у многих людей, но только не у этой Барби. Взгляд её стал отчуждённо ледяным. От этого взгляда будто тысячи снежных игл пронзили горницу. Паук Федя тотчас решил убраться подальше и быстро,… быстро заработал всеми ножками, поднимаясь к потолку, где в выпавшем сучке у него был устроен очень приличный домик.

Игрушки, таким изменением в синеволосой, были просто ошарашены. Взгляд её был высокомерен, поза вызывающая, мимика презрительная.

– Что здесь смотреть, – сказала Барби, сморщив носик, – обыкновенный хлам. Неужели, милый, ты этот дом собираешься ремонтировать? Это не формат. Он же от древности провонял пауками и тараканами. А может быть в нём даже водятся клопы?… Это ужасно, дорогой. Говорят, клопы могут столетиями пребывать во сне, а потом, при благоприятных условиях, просыпаться, бегать и кусать. Это ужасно. Тут дурно пахнет, – и она зажала носик пальчиками.

Слово «Не формат» эта особа употребляла в каждом случае, если она хотела отстоять своё мнение и при этом не показаться обыкновенной симпатичной глупышкой.

– «От этой Барби добра не жди», – разом подумали игрушки, втискиваясь подальше за трильяж и стараясь не попасться ей на глаза.

– Хорошо, Зинуля, я не буду ремонтировать это старьё, мы его снесём, а на его месте выстроим коттедж. Ты довольна, милая? – Уступчиво проговорил добрячёк, явно не желая спорить с синеволосой.

– «Добрый, но подкаблучник», – подумала Катерина, наблюдая за сценой в доме.

– Как же так, – сказал недоумённо дворник, – вы же говорили, что будете ремонтировать? В таком разе я бы и дел никаких с вами не имел, и деньги ваши мне не нужны…

– Он тебе говорил это для того, чтобы ты караулил дом, берёзовый пень, а не для того, чтобы задавал сейчас глупые вопросы, – взвизгнула Зина, повернувшись к дворнику Никите, и вперив в него мышиные глазки.

– Да,.. да, разумеется, – проговорил толстячёк и вдруг игрушки увидели, что у «добрячка» один, левый глаз совсем добрый, а другой, правый – совсем, совсем злой. И когда он стоял к глиняшкам левым боком, то казался очаровательно добрым и милым, а когда поворачивался правым боком, то игрушки старались на него не смотреть, потому, как им было страшно. «Злюнчик» – подумали они разом.

Конечно, Барби-Зина очень рассердилась, увидев в непосредственной близости от своего носа серенькое волосатое брюшко Феди. И тут в гневе она увидела высунувшуюся из-за трельяжа часть Дуниного платья и трезубец Свистопляса. Барби-Зина подошла к трельяжу и со словами, – «кто же здесь прячется?», вытянула сначала из укрытия Свистопляса, рассмотрела, близоруко приблизив его к кукольному личику, и со словами: «Уродина» и «Тьфу», отложила горемычного в сторону, а вот Дуню стала с интересом оглядывать со всех сторон.