Старые фотографии - стр. 63
– Ты арестована как враг народа. ― Чекист кивнул двум «синим околышам», ждавшим распоряжений. ― Обыскивайте! Если найдете что важное – приставлю к награде!
Софья протянула вперед руки. Рукава сорочки заскользили к плечам, обнажив смуглые руки. Чекист плотоядно глядел на грудь под рубахой, на босые ноги женщины.
– Но у меня… нет ничего! Вы… ошиблись!
– Как же ошиблись, когда ты жена английского шпиона?!
– Я? – Обезьянка выскочила из кроватки, подбежала к ней, Софья подхватила ее на руки. ― Это нелепость! Я никогда… Я развелась с мужем!
– Это ты расскажи сказки кому другому! Мужа твоего арестовали и судили! И – расстреляли! Он во всем признался! И ты тоже, ― усмехнулся углом рта, ― расколешься! Ишь, барыня!
Жадно оглядел обстановку, мебель, примеряясь, уже ― присваивая. Старшина внутренней охраны и младший лейтенант уже вываливали из шкафов белье, выдергивали ящики, копошились в книгах, переворачивали вверх дном чайники, рюмки, хрустальные вазы. Фарфоровую китайскую девочку, несущую на плечах корзинку, слишком близко поставили к краю стола, и она упала, разлетелась на осколки, похожие на крошечные океанские ракушки. Софья стояла, дрожала. Пыталась не подать виду, что – испугалась. «Губы, не дрожите! Не прыгайте! Я не боюсь!»
Она – боялась.
И обезьянка – боялась.
Сердечко зверька чуяло все лучше и горше, чем человечье.
Чуяло – гибель.
– Тихо, Сонечка, тихо…
Обезьянка тихо застонала, потом заверещала громче, пронзительней.
– Что за чучело? ― Главный чекист закурил, пускал дым Софье в нос. ― Обезьяна? Выкинь ее на балкон. Кому говорю? Не слышишь?!
– Говорите мне «вы».
Софья выпрямила спину. Крепче прижала к себе Сонечку.
– Ишь! Чего захотела! По тебе пуля плачет, а хочешь, чтобы тебе выкали!
Старшина выпрямился. В руках он держал открытку.
Глаза торжеством горели.
– Вот, товарищ старший лейтенант! Поглядите! Нашел! Вражеская открытка! Штемпель заграничный! Шпионская! Из… сейчас скажу, откуда… Товарищ Нефедов, поднеси-ка свет!
Младший лейтенант выдернул из кармана фонарик, направил луч на квадрат бумаги.
Старшина по слогам читал:
– Мила-я Со-фья… я… в Сан… Фран-цис-ко! А! Сан-Франциско! Где это, товарищ старший…
– У тебя что по географии было, Дементьев? Америка это! Северная! Ну, США!
– А! Сэшэа! Точно!
– Ты, – чекист повернулся к Софье, ― говори, кто прислал!
Софья глядела на жирное, гладко выбритое лицо, на круглые очки, сползшие на кончик скользкого блестящего носа, на оттопыренные под фуражкой уши. Перевела взгляд на наваксенные сапоги, из-под шинели торчащие кусками, сколами черного угля.
Улыбка, легче прозрачной слюдяной, сетчатой стрекозы, слетела на ее прозрачные, белые от страха губы.
– Любимый человек.
– Ах! Вон что! Любимый! ― Глядела на зубы чекиста, обнаженные в обидном, зычном смехе, на золотые и серебряные коронки. ― При живом-то муже!
– При мертвом, ― мертво поправила чекиста Софья.
Он замахнулся: ударить хотел.
Сдержался. Руку в перчатке опустил.
– Говори, кто открытку послал!
Старшина бережно прятал открытку в папку, папку – в черный портфель.
Защелкнул замки.
Младший лейтенант наступил сапогом на осколки фарфора.
Под сапогом – хруст.
«Вот так и моя жизнь хрустнет. И никто не услышит последнего моего хруста. Визга. Крика. Стона. Никто».
– Я же сказала.
И тогда чекист занес руку быстро и бесповоротно.