Старые фотографии - стр. 59
«Я тоже скучаю. Я на „Дежнев“ опять попрошусь. А ты ― рисуй. Я тебе и здесь распоряжусь краски малярные выдавать. Государственное добро не зря переводишь! Талант ты и есть талант. А может, мы твои картины когда в Эрмитаже увидим!»
Не в Эрмитаже, тихо поправил Крюков, в Русском музее. В Эрмитаже только полотна западных мастеров хранятся. «Виноват, товарищ командир!»
Кругом ты, Крюков, виноват. Репин, ишь, нашелся. Художник от слова «худо»! Иди! Рисуй!
Япония медлила вступать в войну. Хотя Гитлер хотел Японии под Москвой фокус показать, соблазн подложить: мол, мы уже в двадцати километрах от советской столицы, и наши фотокорреспонденты снимают, как мы – Третий Рейх – Москву – бомбим!
Где фрицы? Откатились. Что Япония? Размышляет.
Рядом Япония. Море пересечь – и Фудзияма.
И ныряльщицы ама добывают со дна моря раковины, и в них – жемчуг.
Война идет, а женщинам надо наряжаться.
И глупые, сумасшедшие мужчины покупают им жемчуг и золото, духи и пудру.
Моряки думали – они пойдут конвоировать караваны с оружием, с танками и провизией, одеждой и обувью для Красной Армии, а их – внезапно – приказом по Тихоокеанскому флоту – в учебный поход отправили! Да еще куда: в Сан-Франциско!
– А где это, Сан этот Франциско? ― спросил Колькин дружок Веня Добротвор. ― В Южной, што ль, Америке? Испанское вроде название.
– Дуракам закон не писан. ― Крюков снисходительно похлопал матроса Добротвора по плечу. ― Географию слабо ты в училище учил. СэШэА! Западное побережье.
– А Испания-то тут при чем? ― не сдавался Добротвор.
Синие громадные валы легко перекатывали «Точный» с гребня на гребень. Ветер ерошил отросшие волосы матросов. Трепал воротники, как флаги.
– А при том! Западные штаты раньше под испанским владычеством были!
– А Аляска што, под русским?!
– Садись, пять! Под русским! Ее царь Александр Второй по глупости – американцам – продал!
Путь. Опять путь.
Все в жизни есть путь-дорога.
То маленькая – от дома к дому; то огромная – от страны к стране.
Кровавая – от войны к войне.
Длиннее всех, опасней – дорога океанская; шторм налетит – волны корабль запросто сомнут, перевернут, и будешь тонуть, ловить последние жадные мысли, что пузырьками воздуха летят, спешат на поверхность. Попадешь в око тайфуна – не выберешься, прости-прощай, жизнь. Корабль – плавучий дом, но он не навеки дан тебе.
А тело? Оно тоже – ходячий дом, бродячий?
Да. Ты идешь – и дом твой идет вместе с тобой.
Ты думаешь – переставляешь ноги, а на деле ты переставляешь время внутри себя.
Путь, синий, прошитый искрами золотыми, опахнутый крыльями чаек, пронизанный лучами солнечных рыб. Путь глубоководный, ширь неоглядная – глаз не хватит обнять океан, зато душа обнимает. И любит. Как он любит море! Оно разное. Злое и нежное. Ну да, ведь вода – женщина.
И когда берег? Когда?
Собирались вечерами в кают-компании. Слушали радио, головы склонив. «Наши войска с боями заняли…» Срывались со стульев, горланили: «Ура-а-а-а-а!» От крика – лампочка гасла. Командир вставал, аплодировал вместе со всеми.
Грозно рычали мичманы: а мы-то, мы-то в бой когда?! Учебный поход черт-те куда! Мы бы на Балтике, на Баренцевом – сейчас были нужнее!
Гидулянов склонял голову к подбородку, становился похож на грустного коня с привязанной к морде торбой.
– Погодите, ребята. Не шумите. Пока такая у нас лоция. Отрабатывайте приемы.