Старший трубач полка - стр. 2

Энн со своей овдовевшей матерью занимала часть старинного усадебного здания – бывшего господского дома, превращенного ныне в мельницу: мельник, находя помещение слишком просторным для своих собственных нужд, почел возможным разделить его на две половины и сдать одну из них сим весьма почтенным постояльцам. В этом жилище слух миссис Гарленд и Энн денно и нощно услаждала музыка мельничных колес, которые, будучи сделаны из дерева, должны были хотя бы отдаленно напоминать приглушенные регистры органа. Временами, когда на мельнице начинал работать грохот, к этим привычным звукам присоединялось веселое постукивание, которое не слишком нарушало покой постояльцев, если, конечно, не длилось до рассвета. А в добавление ко всему дамы имели удовольствие замечать, что через каждую щель, дверь или окно, как бы плотно их ни законопачивать, к ним в жилище из мукомольни заползает легкий туман тончайшей мучной пыли, совершенно неуловимый для глаз, но с течением времени наглядно заявлявший о своем присутствии сероватым налетом, придававшим призрачный вид самой первосортной мебели. Мельник не раз приносил своим постояльцам извинения за непрошеное вторжение этого коварного сухого тумана, но вдова, будучи нрава приятного и дружелюбного, отвечала, что туман этот ей нисколько не мешает, ибо это не гадкая грязь, а пыль от благословенных злаков господних.

Проявлением такого рода доброты и великодушия и разными иными путями миссис Гарленд завоевала расположение мельника, и мало-помалу между соседями укрепилась такая дружба, о которой вдова и не помышляла, когда, соблазнившись дешевой платой, перебралась после смерти супруга на мельницу из более просторного дома на другом краю деревни. Те, кому доводилось жить в глухих углах, где, что называется, «нет общества», знают, как могут постепенно рушиться социальные перегородки, – процесс, который в описываемом случае происходил за счет некоторого опрощения одного из семейств. Вдова иной раз огорчалась, видя, с какой легкостью Энн перенимала простонародный говор и словечки у мельника и его приятелей, однако мельник был так добр и простосердечен, а вдова так покладиста и не тщеславна, что она не захотела быть слишком разборчивой, дабы не оказаться в положении затворницы. К тому же у нее имелись довольно веские основания полагать, что мельник к ней втайне неравнодушен, и это придавало ситуации известную пикантность.

Как-то прекрасным летним утром, когда листву уже пригрели солнечные лучи, а наиболее прилежные пчелы устремились в луга и сады, ныряя в каждую голубую или красную чашечку, которую можно было принять за цветок, Энн на своей половине сидела у окна, выходившего на задний двор, и отматывала шерсть для мохнатого коврика с бахромой; она вязала его уже не первый день, и, на три четверти готовый, он лежал у ее ног. Работа эта, хотя и замысловато-пестрая, была скучна; каминный коврик – вещь, над которой никто не трудится от зари до зари: за него берутся и его откладывают; он лежит то на стуле, то на полу, то свешивается с перил лестницы, то выглядывает из-под кровати; его запихивают то туда, то сюда, прячут, скатав, в чулан и снова извлекают на свет божий, и так далее в таком же духе, обращаясь с ним с большей бесцеремонностью, чем, пожалуй, с любым другим предметом домашнего обихода. Никто никогда не предполагает, что каминный коврик можно закончить к какому-то определенному сроку, и шерстяные нитки, употребленные вначале, блекнут и приобретают доисторический вид, прежде чем работа бывает доведена до конца. И не столько лень, сколько сознание особенностей, присущих этому домашнему рукоделию, заставляли Энн то и дело поглядывать в растворенное окно.