Старая-старая быль - стр. 2
Любовался Прохор девичьей красотой, а подходить к Глаше не спешил. Вспомнился ему разговор со старшим братом. Когда еще Ефим не женат был, отец ему невесту присмотрел из Березовки, местную. И всё горевал Ефим, делился с братом, что не по нраву ему невеста. Полюбил он девушку из соседней деревни, Усольской, случайно встретив её на ярмарке.
– Знаешь, Проша, как подумаю о ней, так сердце теплом заливается, в душе соловьи поют, – шептал Ефим, когда летом брал их отец с собою, ночевать на лугу в сенокос, – Робею тяте сказать про то, ругать станет, да дома запрет. А я ведь бывает ночью в Усольскую через черную топь по гати старой добираюсь, чтобы Катюшу мою увидеть!
Прохор жалел брата, и в глубине души завидовал ему. Тоже хотелось ему, чтобы сердце горело, и в душе соловьи…
Ефим смелости набрался, да и сказал отцу про Катю. Вопреки его опаскам, не заругал его отец и дома не запер. Вызнал, кто родители Кати, чьего роду невеста, да и заслал сватов осенним днём. В сватовстве родичи невесты им не отказали, и зимним мясоедом сыграли свадьбу Ефима и Катерины.
Теперь смотрел Прохор на Глашу, радовала глаз красота, да не отзывалось сердце теплом, не пели соловьи. Пряталась душа поглубже от чванливости и заносчивости Глафириной.
Глава 2.
После Рождества морозило не в пример прошлым годам. Управляясь во дворе со скотиной, Прохор похлопал рукавицами по озябшим щекам и глянул на не вылезающего из своей конуры Буяна:
– Что, Буянко, и тебя мороз из дома не пускает?
Пёс завертел хвостом, и нехотя выбрался наружу, а Прохор, жалея собаку, принес ему в конуру охапку свежей сухой соломы.
– Прошка, ты где? Иди, чего расскажу, – во двор вбежал Фёдор, младший брат Прохора, пронырливый шаловливый мальчишка.
– Не кричи ты на всю деревню, – степенно ответил брату Прохор, – Чего еще у тебя стряслось?
Фёдор был славен в Березовке своими шалостями, и подбивал на них своего брата-погодка Игнатку. Соседи часто приходили жаловаться на их озорство родителям, отец, бывало и хворостину в руки брал, да сильно не порол, пряча улыбку в бороде. Так, наводил озорникам опугу, и после какое-то малое время мальчишки вели себя смирно.
– Ничего я не озорничал, – обиженно шмыгнул покрасневшим на морозе носом Фёдор, – А сейчас слыхал, как матушка сказала бабке Фотинье, чтобы та к лету тебе в жены Глашку Мельникову сговорила! Бабка сказала, опосля Пасхи станет сговаривать, чтобы на осень свадьбу играть!
Прохор побледнел. Ослушаться родителей он не мог, и перечить им был с детства не приучен. Где-то внутри, близ гулко застучавшего вдруг сердца, похолодело, и Прохор подумал, что это стынет его душа.
– Чего ты, Прош, ну? – Федька тронул брата за руку, – Глашка же первая невеста у нас в Березовке!
– Федюнь, да кто тебе экое сказал то? – усмехнулся Прохор, – Или сам к ней приглядывался? Так она для тебя стара!
– Ничего я не приглядывался, – сердито пробурчал в ответ Федюнька.
Детская горечь долго не длится, и вскоре Фёдор, заслышав вдалеке смех и ор деревенской ребятни и махнув Прохору рукой, вылетел за ворота.
Прохор остался один во дворе. Только серый, похожий на волка Буян, будто почуяв кручину молодого хозяина, лизнул руку Прохора и уставился на него своими преданными жёлтыми глазами.
– Что, Буянко? Думаешь, сказать отцу, что не люба мне Глаша? Да чаю я, не послушает он меня, и матушка не поможет. Матушка говорила, что у Глаши семья справная, добрая, хорошая будет из неё жена… А всё, что Ефим говорил, не всем выпадет отведать.