Сталинград.Том шестой. Этот день победы - стр. 58
Снова бешено завизжали тормоза, они едва не врезались в бетонное заграждение, но сумели избежать столкновения с искорёженными грузовиками. «Виллис» пробкой из бутылки пролетел мимо мигающих стоп-сигналов. Танкаев увидел тело водителя, свисавшее в распахнутую настежь дверь. Резцом, как алмазом на стекле, вырезала память Магомеда и удержала надолго, свисавшего из кабины немца. Половина его лица исчезла, и теперь челюсть, подбородок и нос висели на белёсых, бескровных сухожилиях. Уцелевшие зубы блестели в отсветах пламени, а глаз, уже схваченный морозом, как жуткая ёлочная игрушка, повис на толстом сосуде, свешиваясь из-бордово-чёрной дыры в том месте, где была глазница. Сквозь плёнку слёз, надутых ветром, комбат мрачно глядел перед собой на застывшую, как огненная лава серую кипень, многих сотен порубанных, подавленных, пострелянных людей. В памяти отпечаталось: руки большинства из них – в надсадном порыве были вытянуты перед собой, а пальцы согнуты наподобие когтей зверя; в вытаращенных глазах застыло – безумие, ужас…Количество погибших на этом тесном участке прорыва потрясало и подавляло, брало за живое даже видавшего виды, стреляного волка-комбата Танкаева.
…Машина выскочила на торный отрезок дороги, когда Лёшка радостно, как на свадьбе, заорал во всё горло:
– Танки! Наши, товарищ майор!
– Врош-ш…Гдэ? – глаза Танкаева загорелись мрачным огнём. – Не может быть! – недоверчиво воскликнул он.
– Да вон же! Справа, на повороте! – Осинцев выбросил руку вперёд, голос его дрожал от радостного возбуждения.
– Стоп машина! – прорычал комбат. Щёки его пылали, суровое-сдержанное лицо стало грозным, глаза метали молнии.
Сердца забились в надежде, готовые выпрыгнуть из груди.
Это впрямь были свои. Среди кромешного ада, среди той дьявольской спутанности движений, атак, контратак, – которая в последний огненный месяц преследовала обе армии, нашу и неприятельскую, ломая все приказы и планы, – мать перемать – могло быть всё, что угодно!
Комбат бросил к глазам бинокль: «Свои или чужие? Неужто свершилось?!» Он до последнего момента не мог поверить в такую исключительную удачу! В запотевших окружьях стёкол виднелись нарастающие плотные клубы пыли, обозначились гребни руин, в которых шевелились серые силуэты пехоты. Тревога ещё знобила душу сомненьями, когда он в окружье стекол явственно различил советские каски и плащ-палатки, башни танков, орудийные стволы, протыкавшие завесы пыли и выхлопных газов. А ещё через несколько звенящих напряжение минут – догадка превратилась в упругую счастливую убеждённость: «Наши!» И они, как будто, тоже узнали их, – продвигались навстречу совершенно спокойно, уверенно; и в этом спокойном-упругом продвижении чувствовалась та же, как у них, стоявшая у «виллиса», счастливая улыбка по поводу столь долгожданной, судьбоносной встречи! Не отдирая от глаз командирского бинокля Танкаев радостно зыкнул: «Да чтоб нам всэм!.. Свои! Наши, Осинцев!»
И когда первый танковый фугас проломил рядом кирпичную стену, будто вынул из неё кусок, и пока разрастался внутри здания взрыв, выдавливая из пролома тучу дыма, они не поверили, что стреляли по ним…
Остолбеневший Осинцев заметил, как выпал из фокуса дом. Размыто колыхнулся словно попал в слоистый плазменный воздух, а потом, точно в замедленной съёмке, обвалилась стена, сползла вниз, стена трёхэтажки. Из клубов гари и пыли, как призрак, проявился первый немецкий «тигр» вымазанный белой маскировочной краской. Огромная машина, на мгновение показавшая, плавно ушла-исчезла в дыму, качая ребристой бронёй, среди корявых развалин.