Сталинград.Том шестой. Этот день победы - стр. 44

И тогда…тогда я внезапно вспомнил родную саклю: угол кунацкой, синий с белыми облаками и величавыми пиками гор квадрат неба в распахнутом настежь окне; на фынге – низеньком, круглом треножном столике – стоит нетронутый медный кувшин с водою из нашего аульского родника и деревянное блюдо на нём. Куски варёной баранины, хинкал, миска с подливой – кислое молоко с толчёным чесноком, ломоть белого, как снег, козьего сыра и мои любимые с детства тонкие сушёные колбаски.

…в распахнутое окно вижу наше ущелье Урада. Дно его пересекает мелкий, но бурный поток. День клонится к вечеру. Спряталось за дальними снежными кряжами золотое солнце, и прохладные ширококрылые тени легли в ущелье…Ай-е! Тянутся, как руки, сиреневыми клиньями к алмазным папахам вершин. Прощаясь с тёплым солнечным днем, неторопливо кружит над Урадой благородная чета орлов. Их лиловые чёткие тени скользят по суровым гранитным склонам, пугая ягнят. Как всё это величественно и красиво!..

…А в соседней комнате, и я их не вижу, будто бы находится вся наша дружная семья: отец, мама, братья и сёстры… И всё так явственно до предела, до слёз…Клянусь, если бы я мог тогда закричать, я закричал бы…Вах! – так необыкновенно прекрасен, торжественен и желанен был этот простой, мирный образ; этот квадрат прозрачного синего с белыми облаками и пиками гор дагестанского неба, и этот нетронутый с узким и длинным журавлиным горлом кубачинский кувшин…

* * *

В этот же день (18 октября) советская 193-я стрелковая дивизия потерпела от немцев сокрушительное поражение; командующий 62-й армии Чуйков после мучительных колебаний, всё же отвёл 308-ю стрелковую дивизию, чтобы избежать её полного уничтожения.

20 октября. Фрицы вновь укрепляются на тракторном заводе, теперь основательно – при поддержке танков и самоходок. И ведут с нами яростные бои за «Баррикады».

22 октября. 94-я, 305-я пехотные и 100-я егерская дивизии врага вновь атакуют остатки 308-й и 139-й стрелковых дивизий. Снова безумие и ужас… Снова на нас с расколотого взрывами неба, как стервятники срываются бомбардировщики «Штука», и снова безбожно громят. Бомбы, словно железными цепями молотят, выколачивают бойцов бойцов из траншей и укрытий, хоронят живых и мёртвых под грудами вывороченной мёрзлой земли…И снова мы отступаем к Волге с боями…смешно и горько сказать «отступаем»… Смещались на десять-пятнадцать метров в другие развалины-катакомбы…Но даже эти пятнадцать-двадцать шагов, казались нам вёрстами ада!

…Помню, как задыхался от бега…Как потом шёл с закрытыми глазами несколько секунд, слыша, надрывный стук сердца, как движется вокруг меня толпа отступающих: тяжёлый, неровный топот ног людских и лошадиных, скрежет железных колёс противотанковых «ЗИС-ов» и санитарных подвод, раздавливавших в муку обломки кирпича и бетона. Политрук Кучменёв, пытаясь воодушевить солдат, кричал слова старой песни: «Рвутся снаряды, трещат пулемёты, но их не боятся красные роты…» Бросал призывы: «Со Сталиным мы побеждали! Побеждаем! И будем побеждать! Ура-а товарищу Сталину!»

Но, похоже, его никто не слышал. Вокруг лишь надорванные дыхание, сухое чмяканье запёкшихся губ и тяжёлые стоны раненых…Все молчали, будто двигалась толпа немых, и когда кто-нибудь падал, он падал молча, и другие натыкались на него, падали, молча поднимались вместе с ним и, не оглядываясь, быстро двигались дальше. Я и сам несколько раз натыкался на трупы и попал, и тогда невольно открывал на миг сомкнутые глаза – и то, что я видел, казалось диким вымыслом, тяжёлым бредом обезумевшей земли.