Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина - стр. 10
Он медленно опустил усталое лицо в ладони. Большими пальцами сдавил виски. Невыносимо больно ныло сердце. На душе у него остались только руины великого прошлого. На его глазах планомерно сдавались врагам одна позиция за другой, словно по воле Злого рока последовательно уничтожалась, гибла армия, которой без остатка была отдана вся его жизнь. Эта доля была непрерывным унижением, бедностью, потерей смысла, тоскливым и горьким созерцанием того, как мерзавцы-предатели, захватившие власть, сознательно губят страну и армию. Невозможность противодействовать преступлению, поднять корпус, дивизию в ружьё и двинуться на Москву. Верная жена категорично не желала разделять его планы и замыслы. Не стесняясь слёз, сыпала свои аргументы, в которых не было: ни солдат, ни танков, ни стреляющих самолётов, несущих возмездие на своих сияющих крыльях.
Мысль о разводе, о слезах-горе любимых дочек, жены, была такой же страшной, мучительной, как и о гибели СССР. Была её продолжением. Непомерным, невыносимым увеличением.
Исподтишка, на бесшумных кошачьих лапах приходила безумная мысль. Чтобы прервать непосильные страдания, раз и навсегда скрыться от них, он, оставшись один в доме, достанет из сейфа наградной пистолет и пустит себе пулю в висок. Уравняется со своими бойцами, которые не вернулись с кровавых полей…Будет, как и они, лежать в земле, оставив все политические дрязги, фантомные боли и жгучие оскорбления, пришедшему на смену, им ветеранам, новому поколению.
Или возглавит штурмовую десантную бригаду, пойдёт впереди своих солдат, в рост, не таясь, чтобы в отчаянном, последнем бою его срезала пулемётная очередь, и тогда он больше не увидит предсмертных агоний своей любимой страны.
Это знакомое по войне, по горячим точкам, смертельное чувство вины, желание себя истребить внезапно накрылось новой волной лютой ненависти к либералам и демократам, убившим и расчленившим его Советский Союз. Перед глазами вновь мелькнула багровая, набрякшая водкой и дурной кровью рожа, главного реформатора. Ни дать ни взять – свиное рыло, матёрого секача. И такую спасительную ярость испытал генерал, такую объясняющую и побуждающую ненависть, неодолимое желание оторвать эту голову от раздутой не свежим мясом туши, по-старинке насадить её на кол для всеобщего народного обозрения. Что бы раздавленное его варварской пещерной пятой советское общество, обманутые, обобранные до нитки несчастные люди – трудящиеся выходили на берег Москва-реки, смотрели на эту мёртвую, страшную, но неопасную голову седого вепря, убеждаясь, что настал долгожданный конец их мучениям, пришло избавление от унижений и страхов, и они, а вместе с ними и он, генерал-полковник Танкаев, отомщены.
…Если б это было возможно…Из него излетел стон боли, словно истекала душа, словно он, вместе со страной, рушился в хрусте раздробленных костей. Внутренне содрогаясь, глядя отрешённо в окно, он скрежетнул зубами. Сухая спазма захлестнула горло, и он застонал от садной боли, заполнившей его само.
– Ну куда ты опять пропал? – Вера беспокойно ёрзнула на диване. – Посмотри на меня…
Он у стола, напротив, отставив пустой стакан в сталинском подстаканнике с чеканным гербом Советского Союза, с праздничным салютом Победы 9-го мая, с расколотой свастикой под сапогом советского воина-победителя. Хмурил лоб, сдвигал жёсткие крепко побитые сединой брови. Неожиданно сказал: