Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы - стр. 32
Светлеющее субботнее утро выдалось ясным, ярким, по-осеннему бодрым. Огромная столица СССР, уходившая своим безбрежьем архитектуры в розовеющий горизонт, ещё сверкала, перемигивалась и переливалась электрическими огнями люстр и гирлянд; очаровывая неискушённый взор приезжего ухоженной зеленью парков и аллей, чистотой вымытых поливальными машинами бульваров, красотой и пропорциональностью линий широких и прямых, как ленинская мысль, проспектов.
Великий, ещё не проснувшийся город, казался затихшим, отдыхающим; планета медленно вращалась, проплывая-проносясь сквозь упорядоченную Вселенную.
…Со своей лоджии, седеющий генерал долгим медленным взором оглядывал сверкающие дали, пронизанные рубиновыми звёздами древнего
кремля и гордыми, штыковыми шпилями сталинских высоток; задерживался взглядом на городских площадях и они, в этом сентябрьском фиолетово-розовом рассвете 1988 года, обрызганные лимонным светом фонарей, в длинных блёсках пролетающих, покуда резких, автомобилей, казались ему ирреальными, театральными декорациями; местом – грядущих ристалищ, где спустя время развернутся в марше непримиримые фаланги, когорты и легионы, – будущие соперники, борцы и враги. Люди, фасады, фонари и машины, казались помещёнными в гигантский стеклянный сосуд; путались, как в сетях, в переулках и улицах, бесшумно, что разнопёрые рыбы. Ударялись о призрачные тупики-преграды, меняли направления…
Потеряв интерес к хорошо знакомым очертаниям, фасадам, аркам и вывескам, Магомед Танкаевич перевёл задумчивый взгляд на посеревшее небо и наблюдал теперь за нескончаемой чёрной стаей перелётных птиц, словно в замедленном фильме пересекавшей небо.
«Бог мой!.. Более сорока лет минуло после той ужасной войны…» Давным-давно, щедро политые кровью поля сражений заросли подорожником и полынью; заколосилось на тех полях пышным цветом разнотравье: выжелтились сурепка, вспыхнули синим пламенем васильки, махорчатыми кистями повис донник…От лета к лету пьянит путников терпким запах чабреца, желтоглазой ромашки, молочая и клевера…Но зависли над теми далями и холмами, как глянцевитые крылья стрепета, – народная боль и скорбь по погибшим.
С севера на юг и с запада на восток, от Балтики до чёрного моря, на тысячи вёрст. Подобно вешнему половодью разлилась не проходящая скорбь матерей за своих сынов. Навсегда покинувших родной дом…Города и сёла, курени и хутора, аулы и кишлаки, куда вернулись, пропахшие порохом воины – победителями или жданными гостями, полнились через край радостью со слезами на глазах…Радость эта хлеще и резче, безжалостней подчёркивала глухую, прижившуюся тоску-печаль тех, кто на веки потерял родных, дорогих и близких. Безумно, пугающе многих своих защитников недосчиталась Отчизна, коих растеряла на полях России, Белоруссии, Украины, Кавказа и Крыма, Прибалтики и Прикарпатья, на полях Галиции, Буковины, Болгарии, Хорватии, Сербии, Черногории, Словакии, Чехии, Польши, Румынии, Венгрии и Германии…Трупами, несметным числом, миллионами легли они и истлели под орудийную панихиду, и ныне позаросли – затянулись бурьяном высокие безымянные курганы братских могил; побило их дождями и ливнями, позамело и придавило, как гнётом, сыпучим снегом. И сколько б не выбегали женщины на проулки, на крутые берега реки, на обзорные горные уступы, на пыльные большаки…Сколько б ни глядели из-под ладоней, – им не дождаться милых сердцу! Сколько ни будет из опухших и выцветших глаз ручьиться горючих слёз, – не замыть, не изгнать тоски-печали! Сколько ни голосить в дни годовщин и поминок, сколько ни взывать к молчаливому Небу, – не донесёт восточный ветер стонов, криков и плачей их до тех далёких полей, до осевших холмов братских могил!..